Глава 
Бесконечно дёргалась щека, в тысячный раз поправлен на белом тюрбане драгоценный смарагд!.. В покушении на его жизнь той, никому не известной безумной красавицы-цыганки, он угадывал действие неземных сил... Как из лагеря, безупречно охраняемого многочисленной армией, мог исчезнуть труп преступницы?! Кто мог перерезать, как баранов, янычар у виселицы? Если же это - дело рук смертных, то что помешает этим рукам сделать то, что не удалось безумной?
Громадная армия возвращалась к Босфору...
Подвластные Саадет-Гирею орды Причерноморских и Приазовских ногаев, сметая всё на своём пути, покатились к своим кочевьям. Только крымцы укроются за грозными валами Перекопа-Ор-капу - Ворот в Орду.
Менгли не спешил, как всегда, в свой улус, не пытался уловить ноздрями соляной запах Чурук-Дениза. Там, у дунайского берега, они с Бекиром засыпали ночью глубокую могилу. Возле них, как из тумана, выплыла тень. Бекир вздрогнул и выхватил нож. Менгли молча положил руку ему на плечо.
- Не успела проститься!
- Это ты, ведьма?
- Хайналка не колдунья, просто она старая и мудрая.
- Всё равно я тебе благодарен, ты многое мне рассказала.
- Скажи племяннику, пусть отойдёт, Хайналка не боится смерти, но и не хочет умереть, как овца, с перерезанным горлом.
Бекир по кивку Менгли отошёл в сторону, он почти не понимал по-цыгански.
- Слушай, с чего ты взяла, что он мне племянник?
- С того, что его мать - твоя родная сестра!
- Сколько говорила правду, а здесь напутала.
- Ничего не напутала, кроме тебя у твоей матери были дочь и сын, а у твоего отца - ты и две дочери. Он никогда не видел своих дочерей - ни старшую, ни младшую.
- Мать Бекира не может быть моей сестрой, я знаю её родителей и её саму.
- Но ты не знаешь, что твоего племянника привели из днепровских плавней.
- Джепар не его отец?
- Конечно нет, он украл его мальчиком.
- Почему украл, может взял, как ясырь?
- Нет, украл.
- Где моя младшая сестра?
- Её мать - не твоя мать, твою сестру считают внучкой хозяина.
- Мирьем? Алу-Арслан это знает?
- Да!
- Где она сейчас?
- Была там, где ты её оставил, только её уже нет. Для обеих твоих сестёр один и тот же человек был злой судьбой.
- Ты хочешь сказать, мирза Мусий..!
- Разве не ты, батыр, отвёз свою младшую сестру, а привёз хозяину старшую с мешком на голове..?
- Груня-ханум - моя сестра и Бекир - её сын?
- Да, ты понятлив, мурза, впрочем, ты почти Улус-бей и скоро станешь карачей*. Знаешь, почему тебя зовут Менгли?
- Нет.
- Вовсе не потому, что твой прадед по матери, Менги-Гирей хан, а потому, что у тебя на виске большая родинка. Менгли, значит
"с родинкой".
- Ты не сказала о брате, кто он? Я его знаю?
- Ты с ним боролся однажды.
- Разве я могу запомнить всех, с кем боролся?
- Зато ты помнишь победивших тебя в борьбе.
- Такой был один, сарыкамыш-казаклер... Мой брат - казак? Как это может быть?
- Когда твоя сестра была в животе твоей матери, их захватил отец твоего брата, а через несколько лет твой отец нашел мать и силой увёз в Крым.
- Сестра и брат остались с отцом брата?
- Нет, их забрал и вырастил в своей семье побратим того атамана.
- Почему забрал?
- Атаман погиб.
- Он был слабее моего отца?
- Вряд ли, просто с твоим было больше людей.
- Прощай, ведьма, я твоих слов не забуду, большое спасибо! Думал, что я один, как камень на кургане...
...От горизонта, как муха, летел джигит. Вот уже видно и лошадей, и человека. Бекир! Что-то стряслось... Надо же, до Ферх-Кермена меньше дневного перехода и уже что-то стряслось! Маленький чамбул остановил лошадей. Подлетел на взмыленных лошадях Бекир. Менгли вопрошающе смотрел на племянника.
- За бродом идёт бой - сарыкамыш-казаклер напали на кош соленников-чумаков!
- Может быть, какие-нибудь ордынцы?
- Да нет! И те, и другие - гяуры!
Менгли знал, как у них на Берегах Чурук-Дениза каждое лето ждали караваны соленников с рыбой, мёдом, мукой, чудесными киевскими стрелами... Меняли они свой товар на соль, которую мог каждый наскрести сколько-угодно в пересыхающем Чурук-Денизе, его лиманах и озёрах.
Казалось бы, что обычнее грабежа в степи? Но ханские фирманы обещают смерть правоверным за нападение на солеников. Уже не одна лихая голова рассталась с телом. Но чтобы казаки рядом с Ачи-Куле, Очаковым, грабили своих..?
- Их много?
- Возов много, а нападающих - с полсотни, но на хороших лошадях!
- Поможем соленникам и заодно возьмём неплохой ясырь!
- Если они объединятся против нас, то... - не договорил Бекир.
- Я знаю соленников, они не будут заодно с налётчиками.
Редкое зрелище разыгралось в степной балке: сбились в круг громадные возы-мажи, за ними укрылись соленники. Всадники в красивой одинаковой одежде угрожали чумакам и требовали отдать армянского купца Ашота с людьми и товаром. Чумаки дружно ощерились копьями, приготовили сабли и дерзко отвечали нападающим:
- Возьмите, если сможете, и не таких харцизяк на дороге видели!
Между собой говорили: "Нанялся - продался!"
- Хлопцы, у меня на каждого из вас хватит отравленных стрел и копий, - грозил чумацкий атаман.
Пугая могучих серых волов, загремела московская пищаль, рванули волы, вскрикнул раненый чумацкий атаман, схватившись за плечо. Налётчики бросились к развернувшемуся возу, решив пробиться в круг. Полетели стрелы, копья, зазвенели сабли. Крики, стоны раненых... И вдруг из-за холма послышался конский топот и знакомое: "Алла!" Оказавшись в затруднительном положении, налётчики не видели, сколько джигитов неслось к ним. Сотник, наблюдавший за нападением на валку, рванул коня наутёк. От чамбула отделился джигит и полетел наперерез беглецу. Венгерский породистый скакун уносил толстенного сотника от трёх разъярённых бахматов. И вдруг золотистый скакун споткнулся и его хозяин покатился по земле... Ему помог встать крепкий аркан из конского волоса. Когда Бекир со своим толстобрюхим пленником появился возле соленников, уже было тихо. Мирно паслись выпряженные волы вперемешку с полудикими татарскими лошадьми. Только что отобранные у казаков подкованные лошади были привязаны к мажам. Налётчики были связаны сыромятными ремнями. Соленники угощали татар кулешом и сушёной рыбой. Те в свою очередь заварили пережаренный и толчёный в ступе ячмень. Чумаки пробовали угощение и жалели, что нет с собой горилки, вот то да! А под атаманским возом на овчинах развалился Менгли и внимательно слушал старика-атамана. Тот допрашивал налётчиков-казаков, но те не могли сказать ничего вразумительного. Одно было ясно, что их привёл сотник Барило, а они - казаки-служебники князей Вишнивецких.
Армянский купец, Ашот из Гёзлева, просил атамана узнать, почему именно его хотели захватить казаки, но это знал только сотник Барило. Атаман сказал ему, что все пленники принадлежат Ширинскому батыру Менгли и его джигитам. Купец попросил продать ему сотника и остальных казаков. Менгли без колебаний продал казаков, за исключением сотника.
- За такого толстого и богатого родственники много заплатят выкупа. Недаром купец готов за него одного дать больше, чем за всех остальных! Хитрый купец!
Ашот порылся в атаманской маже и вытащил небольшой кожанный мешок, из которого извлёк футляр толстой кожи и, расстегнув защёлки, бережно вынул драгоценный музыкальный инструмент.
- Кимане! - восторженно произнёс Менгли.
- Меняем? - спросил купец.
- Забирай!
Менгли зажал подбородком скрипку и потянул смычок... Скрипка не играла - она то плакала, то бесновалась. Неистово неслись звуки по притихшей степи.
- Вот это да! - восхищались чумаки.
На суровых ширинцев музыка не произвела впечатления, батыр и это перенял у цыган... Так мог играть в их улусе Фазыл-ака.
Купец не мог узнать у своего толстого раба, почему тот требовал именно его, Ашота из Гёзлева. Зачем он ему? Барило молчал. Тогда Ашот пообещал отдать сотника на пытки янычарам в Ислам-Кермен, если тот не расскажет правду. Менгли бережно отложил в сторону заморскую скрипку и потянул из голенища цыганский кнут:
- Он сейчас вспомнит, всё вспомнит...
- Провидцы из Крыма передали, что в Черкассы из Гёзлева идёт купец Ашот с ясырями, среди которых сотник Мусий из Лубен. Мне нужно было, чтобы до Лубен пан Мусий не доехал.
- Мирза Мусий тут?! - вскрикнул Менгли, даже вскочил на ноги. Перед глазами проплыли обе сестры, Груня и Мирьем.
- Да чего беспокоишься, батыр, есть такой, сейчас приведу сюда.
Ашот привёл светло-русого парня. Барило и Менгли не знали этого человека.
- Ты кто такой?
- Сотник Мусий из Лубен.
- Кто-кто?! - страшный кнут просвистел над головой пленника.
- Пан Ежи Кубрицкий, рукодайный пана Яна Смольского...
- Почему ты присвоил чужое имя? - спросил Ашот.
- Потому, что пана сотника искали в Крыму, а я должен был жить в неволе.
- Ахмак, мирза Мусий - большой грешник, вот его петля и ищет.
Прогремели цепи Ферх-Кермена...
Менгли редко думал о себе. Он по отцу и матери - торэ, чингисид, равный ханам и беям.
Мангышлакские казахские рода Ширин и Барын со времён нашествия небесных (монголов) возглавляют чингисиды - именно из торэ этих иноплеменников (татар) произошли Тохтамыш, его сын Девлет-Берды и внук Девлет-Ходжа (Гирей). Триста лет назад покинувшие берега Керулена и Орхона чингисиды считали, что их родина там, где ступит копыто их коня. Но за каких-то сто лет их сердце прикипело к одичавшей скифской земле, свило орлиное гнездо - Крымский юрт у подножья скифских курганов, на обломках древних цивилизаций: Боспора, Неаполя, Херсонеса, Керкинитиды, Калос-Лимена и Кафы. Всё это разноязычные чингисиды приобрели по праву сильного.
Менгли, выросший среди "чиган", удивлялся тому, что они никогда не пекутся о своей однородности, но всегда утверждают, что их корни из Индии.
Ведьма сказала, что казак Гнат и он - братья! Мусульманин и гяур, атаман и мурза?! Соперники не на жизнь, а на смерть!
В одной из притч Чингисхан объясняет, что змея поедает своих детёнышей не от голода и не от жажды - ей дорого её место под солнцем.
Груня-ханум - сестра? Как могла тайна их матери достаться этой безобразной ведьме? Груня-ханум всегда называла себя казачкой, хотя и знала, что её мать - из ханского рода.
Аксакалы утверждают: казаки - новый народ в степи. Две змеи схлестнулись в страшной схватке за своё место в Диком поле - место под солнцем. Когда-то давно старикашка Карай, выбиравший двух рабов на гёзлевском рынке, не взял у Менгли его ясырей, сказав, что ему не нужны казаки. Сильным, крепким, обгоревшим на солнце и ветрах ясырям он предпочёл двоих намного слабее, отдав те же акче, что просил Менгли.
- Почему ты не купил моих, ведь они сильнее и крепче?!
- Почему мурза ездит верхом на бахматах, а не на диких тарпанах?
- Тарпана от лошади можно отличить по полосам вдоль спины, но чем казаки отличаются от других людей?
- Глазами.
- Глаза, как глаза, у кого карие, у кого синие, у кого зелёные...
- Огонь в глазах!
- Блеск?
- Да нет. Когда поймаешь тарпана на свой аркан, глянь в его глаза. Аксакалы говорят, что казаки появились после пришествия хана Бату. Это не так, сколько лет степи, столько и казакам..! Сколько кочевников набегало из глубин Азии, столько и хватали людей в полон, но не из каждого получался раб. Бежали многие, но не многих усыновляла степь! Степь - не горы и леса, степь - это степь. Она отбирала себе в сыновья самых осторожных, самых дерзких, самых резких и быстрых! Нам степнякам мать-степь готовила страшных врагов. Так было, так есть и так будет!
...Менгли вспомнил первую стычку с казаком-дозорцем... Чамбул затаился в овраге, а их десяток пополз к казацкому бекету. Только начинало светать. Дозорец не мог их видеть, чужих почуял его жеребец, захрипел, как на волка. Стукнули кремни, казак зажёг трут, сыпнул в него щепотку пороха, и мгновенно загорелась смола. Десять стрел одновременно полетели вверх, он упал на настил. Сомнений не было - убит. Полезли тушить костёр. Четверо залезли наверх - все там и остались: ни шума, ни крика. Он-баши послал его, Менгли, за помощью, а вторая четвёрка полезла тушить огонь, которого было немного, зато дыма - очень много. Дозорец перевернул бочку с горящей смолой, и огненные языки охватили настил, потекли вниз. Он-баши пытался тушить горящих джигитов, те катались по земле, пытаясь сбить с себя огонь. О казаке-дозорце никто не думал, там - шайтан-чёрт. Но шайтан в дыму соскользнул по привязанному к верхушке аркану и бросился наутёк, как из-под земли, рядом с ним выросла лошадь, не останавливающаяся ни на миг, а казак уже висел за её боком, недосягаемый для стрел... Именно в этот момент весь чамбул, вызванный Менгли на помощь, кинулся за беглецом. Юз-баши приказал взять в кольцо, брать живым. Идущие о трёхконь ширинцы готовили арканы. Дозорца загнали в болотце - лошадям воды по колено. Он соскользнул в воду, а избавленный от седока боевой конь стрелой вырвался из болотца и под носом преследователей словно улетел, как птица. Триста лошадей истоптали болотце, но найти тело дозорца не смогли. Юз-баши оставил нерасторопного десятника с уцелевшим молодым джигитом стеречь до утра болотце на случай, если шайтан оживёт и будет вылезать на берег. Под утро, когда оба караульных у костра заснули, казак вылез из грязи, старшего он-баши зарубил, а молодого в насмешку одел в свои обгоревшие, грязные тряпки и отпустил. Уцелевший джигит рассказал, что этот шайтан дышал через камышину или соломину, а потом страшным свистом вызвал своего тулпара. Караульный клялся, что из ноздрей казацкого жеребца валил дым! У страха глаза велики, с лошадью понятно – дело почти зимой было, а вот как можно почти сутки просидеть ледяной воде?!
...Поредевшая сотня удальцов Менгли входила в родное кочевье. Камбирдей с главными силами улуса ещё не вернулся, ища добычу в буковинских сёлах. Заголосили женщины, кто-то не видел брата, кто-то мужа, отца... И вот так после каждого похода: одни - ненадолго богатели, другие - сиротели. В этот раз не поехал к хозяйской юрте Менгли. Не хотелось идти в белую юрту, не мог смотреть на подлого хозяина...
Его лошадей подхватили крепкие цыганские руки, а он, как всегда, раздаривал им большую часть своей добычи. Не понимая, как вести себя дальше, не отходил от него Бекир. Не хотел идти к родственникам отца, ведь он верит Менгли, что он им чужой. Хотелось бы взглянуть со стороны на свою настоящую мать, но они раньше не обращали внимания друг на друга. Да и потом она живёт в юрте самого Алу-Арслана!
Менгли, пригнувшись, вошёл в ещё недавно добротную юрту, которая теперь казалась убогой. Подал молочной матери подарки, молча протянул старому Фазылу кожанный мешок со скрипкой:
- Это тебе, отец. Наконец, я нашёл и сразу же навсегда потерял Лолу...
- Прости, сынок, я не забыл её тоже, но так, как ты, искать долгие годы не смог бы даже в молодости. Хотя мне и есть, что вспомнить, я не всегда жил в Крыму. Полземли прошёл и проехал с венгерскими кочевыми цыганами. Табор не стоял на месте, какие лошади прошли через мои руки! Нигде и никто не мог уберечь красавцев, если они мне приглянулись. Только однажды поймался удалец Фазыл... Нет, не думай, не на лошадях! Старик-атаман больше себя любил свою строптивую жену. К всеобщему удивлению, у неё не было детей, но она была ведунья, каких я не встречал ни до, ни после неё. Трудно сказать, кто был атаманом - он или она? Для чужих - он, для своих - она. Но тогда атаман взбунтовался и решил на моей спине доказать могущество атаманского кнута. Табор ушёл, навсегда оставив меня. Трудно вспоминать, но до своей старости я не смог забыть Хайналку!
- Я знаю её, отец, встречал дважды в своей жизни, она видит через моря, леса, горы и даже сквозь годы! Мне казалось, что она не человек, а дьявол!
- Когда родилась первая - Лола, и жена кормила вас грудью, возле нас остановился богатый табор. Мы отогнали табун подальше и не смыкали глаз.
- Цыган у цыгана не должен брать лошадей!
- Это так, но кочевые цыгане не считают нас, некочевых, за людей... Перед самым рассветом подъехала из табора цыганка, я узнал её... Она приблизилась лошадь к лошади и сказала, чтобы я ехал с ними, она - вдова и в таборе нет нового атамана. Но у жены оставалась Лола, да и ты, я сказал, что она опоздала...
В юрту, пригнувшись, вошёл сухонький одноглазый аульный мулла Дауд, его попросила Груня-ханум позвать батыра к умирающему Улус-бею.
Почти столетний хищник Алу-Арслан угасал, дряхлел на глазах. Больше всего его держали на этом свете проблемы продления его могучего рода. В многочисленных набегах погибли сыновья, из внуков остался один Камбирдей, только какой из него Улус-бей, карача? Правнуки есть, и не один, но их, как щенят, может загрызть любая собака. Одна надежда на Менгли, он уберёг Камбира, теперь нужно поручить ему правнуков, ему можно доверить судьбу рода Ширинов, он сможет защитить улус. В то же время он с радостью наблюдал, что всё в ауле - под хозяйским присмотром последней жены. Хуторянка Груня никому не давала бездельничать. Даже мулла Дауд лебезил перед новой хозяйкой. Много чего было в памяти Алу-Арслана, он находил неоспоримым сходство Груни со строптивой женой Чуры. Чем-то стремительным и мудрым была она похожа на Менгли. От неё Алу-Арслан почти ничего не скрывал, просто иногда не договаривал о своей роли в судьбе её родителей. Поразило то, что у неё есть брат-гяур, значит, не один Чура был в сердце её матери. Сама себя зарезала! Рабыня, гяурская подстилка!
У, чингисидово семя! Он расспрашивал у Груни о её матери и отце. Отец - казацкий атаман, а мать - чингисидка из ханского рода, она не была рабыней, её крестили и венчали в Черкассах... После татарского набега на их хутор мать исчезла, а их с братом нашёл в погребе и забрал к себе побратим отца Харитон. Она выросла в чужой казацкой семье, вышла замуж за казака, родила сына. Муж погиб в стычке с ногайцами, а малыш-сынок пропал, как в воду канул. Потом был Мусий со своей чёрной душой. Теперь этот беспомощный старикашка-бей...
Предчувствуя свой конец, Алу-Арслан диктовал длинные послания к великим визирям в Стамбул и Ашлама-Дере*, другим карачам, дочке Эльмас, которая была старшей женой султана Девлет-Гирея, шестого сына покойного Мухаммед-Гирея. Камбирдея и Менгли-батыра с джигитами улуса ждали из далёкой Венгрии. Алу-Арслан объяснил Груне, кто её брат, отец, мать, ему не верилось, что она - родная сестра грозного Байды, уж их пути не раз пересекались!
Мулла Дауд больше всего любил кальян* с гашишем, но к заветному снадобью имела доступ только Груня-ханум. Все бумаги Алу-Арслана перешли в её сундук. Она не была обучена грамоте, но знала, что эти бумаги могут причинить много бед. Ей не совсем верилось, что Менгли-батыр - её родной брат по отцу и матери, они уже много лет знакомы, но не знали тайну своих родителей. Всегда были уверенны в том, что принадлежат разным народам, протвостоящим друг другу. Старческие немощные руки Алу-Арслана хватались за края халата, который ему уже мерещился саваном. Груня-ханум многое узнала о своих родителях о своих родителях и их народе, но себя она упорно считала казачкой.
...Остались бы и Ширины, и Барыны в Мангышлакской степи, если бы волосатое копьё не поддержало султана-неудачника Тохтамыша. Трижды разбивал хан Белой орды Урус-хан своего племянника с неустрашимыми воинами грозного Тимура, но Тохтамыш всё же стал двенадцатым ханом Белой орды. Неспособному ученику безродного разбойника удалось стать первым ханом Объединённой орды. Власть вскружила голову и он махнул рукой на своего наставника. Только бегство с войском в Литву к князю Витовту спасло его от разгрома. Страшную битву Витовт и Тохтамыш проиграли старому полководцу Эдигею на реке Ворскле осенью 1399 года. При дворе литовского князя Витовта воспитывался внук Тохтамыша Девлет, сын Девлет-Берды. В степи пели про красавицу Ненеке-Джан-ханум (1437 г.), про её племянника Девлета, которого, не без причастности грозного учителя Витовта, стали называть Гиреем. Значит, было за что! Потом, вовсе не после посещения Мекки его стали называть Девлет-Гирей-Ходжа. При поддержке Литво-Руси (Украина-Беларусь-Литва) Девлет-Гирей-Ходжа в 1440 году окончательно объявил Крымский Юрт самостоятельным, независимым от Объединённой орды, которая признала Крым самостоятельным спустя 30 лет*. Объединённая орда перестла получать дань с Литво-Руси с 1400 года, а Крым платил Большой орде до 1470 года. Не сорок пять, а только пять лет Крым был независимым. Рода Ширин и Барын дали Крыму первого Гирея, основателя династии ханов. Если Ширинские и Барынские беи были чингисидами и вели свой род от Чингисхана, то это не значит, что и рядовые члены рода - чингисиды. Многочисленные потомки Чингисхана насаждались в рода кочевников и их семьи возглавляли изначально чужеродные им рода. Если чингисидкой была мать ордынца, его звали гурген, если отец - значит, торэ-чингисид. Полукровками-гургенами были хан Ногай и эмир Эдигей. Только из торэ могли быть ханы, султаны, беи, карачи. Так же было с родами Аргын и Кипчак, попавшими в Крым из бескрайних казахских степей... Все степи были разделены между родами и кочевать нужно было в пределах своей территории.
Несколько раз, в бреду, Алу-Арслан угрожал какому-то Эмин-беку* и чем хуже он себя чувствовал, тем злее был его бред. Груня хорошо знала татарский язык, обладала хорошим воображением, но приходящий в сознание Алу-Арслан не хотел рассказывать ей ничего об этом Эминбеке. Груня обратилась к мулле Дауду с просьбой рассказать об Эминбеке, но тот замахал руками и сказал, что с его именем связано проклятие рода, и он не может говорить об этом. Страшная тайна... Раз от неё скрывают что-то, значит и она знает, что делать. Не получивший зелья для своего кальяна, мулла впал в депрессию и его трудно было узнать, перед этим он получал гашиш чуть ли не каждый день...
- Ты можешь, ханум, всё узнать у старухи Галии, перестань меня мучить!
- Хорошо, вот это для тебя, - Груня передала узелок старику.
Галия была старшей женой Алу-Арслана, но в чем только теплилась её душа: маленькая, сморщенная, как сушёное яблоко. Иногда Груне казалось, что старушка выжила из ума. Она могла часами сидеть и смотреть в огонь.Груня протянула старушке пиалу с кумысом и попросила рассказать, кто такой Эминбек. По щекам старушки потекли слёзы:
- Эминбек, тудун Кафы, был самым старшим братом Алу-Арслана, он не ладил с Менгли-Гиреем за то, что тот хорошо относился к генуэзцам и потребовал в гарем его мать. Род Ширинов имеет право брать с купцов десятину для себя. Эминбек позвал на помощь турок. Менгли-Гирей захотел разделаться с родом Ширинов. Четыре года пробыл в почётном плену Менгли-Гирей в новой столице османов, в Стамбуле. Когда он вернулся на крымский трон, Эминбека уже не было в живых...
- Он умер?
- Ему и его сыновьям в этом помог младший брат. Весь дворец был залит кровью. Это было страшно!
- Так говоришь, будто сама всё это видела.
- Не просто видела, а была младшей женой Эминбека.
- Кроме тебя кто-то ещё уцелел?
- Да, мне удалось спрятать пятилетнего сына.
- Твоего сына?
- Нет, моих ещё не было, от третьей жены Эминбека.
- Где он сейчас?
- Его нет давно.
- Выходит, зря старалась?
- Нет, не зря, без Чуры не было бы ни твоего брата, ни тебя, и даже Мирьем с её Ибрагимчиком...
- Про Чуру я знаю, а при чём Мирьем, Ибрагим?
- Ибрагим - твой племянник по отцу, а Мирьем - сестра.
- Но она - от сына Алу-Арслана!
- Она родилась через год после смерти Рустем-бея и почти через девять месяцев после смерти твоего отца.
- Алу-Арслан знал, кто ему Чура?
- Тайны существуют для других, Чура считал, что он дальний и бесправный родственник бея. Он не знал, что приходится сыном Эминбеку, не знает правды и Менгли-батыр. Теперь ты знаешь всё, и мне можно спокойно умирать.
...В белую юрту Алу-Арслана вошёл, аккуратно переступив порог, Менгли. Алу-Арслан лежал в беспамятстве, запрокинув голову назад. Отверстие в крыше юрты закрыто, из полумрака подходит к нему женщина, касается его руки своей и говорит:
- Здравствуй, брат.
Менгли вздрогнул, его впервые в жизни назвали братом. Он сжал её руку в своей и ответил:
- Я тоже узнал, что ты моя сестра, я вернулся сегодня с племянником из далёкого похода.
- Разве Ибрагим был в походе? Он должен быть в Гёзлеве, в медресе.
- Я не о нём, а о твоём сыне Бекире.
- Мой сын? Почему Бекир?
- Что мне ведьма наврала, что у тебя был сын, которого украли малышом?
- Да, был. Неужели правда? С тобой в поход... да он же казацкий сын!
- Нет, сестра, он такой же, как и я.
- Нет, брат, ты - торэ, а он - полукровка-гурген.
- Я торэ из дырявого цыганского шатра. Мой отец, которого я почти не помню, был захудалым родственником хозяина, его поэтому и называли чужим, лишним - Чура.
- От тебя скрывали правду, наш дед был старшим братом Алу-Арслана, тот Эминбек, тудун Кафы, который позвал на помощь турок.
- Меня не это удивляет, получается, что пират Байда - мой старший брат? Такое может быть? Мать была чьей-то рабыней? Это так, сестра?
- Нет, рабыней она не была - её крестили в Черкассах, там же венчали по христианскому закону. Наша с Гнатом мать - Оксана, она говорила, что до крещения её звали Наиля...
- Разве Гнатов отец не догадывался, что ты не его?
- Он любил мать, а я была частью её, от него у матери секретов не было. Он был сильный и смелый - настоящий атаман!
- Я о казаках ничего хорошего не слышал.
- Потому, брат, что ты никогда не знал, что такое воля, ты всё делал за и для других.
- Нужно подумать, всё очень сложно.
- Найди кого-то, кто умеет читать, и переслушай эту кучу бумаг, я знаю, что из-за них часто приходит беда...
- Зачем искать? Я знаю тайну письма и нашего, и арабского.
- Мне хочется увидеть сына, если он действительно есть в живых. Ты говоришь - Бекир, почему я должна сомневаться, хотя я не думала уже увидеть своего Остапчика на этом свете. Ты побудь возле Алу Арслана, он редко приходит в себя, а я поищу Остапа.
- Зачем его искать, он за пологом юрты. Бекир. иди сюда, тебя хочет видеть моя сестра и... твоя мать!
Не по-татарски могучая Груня-ханум прижала к себе ошеломлённого Бекира. Отстранив сына, она опорожнила в две перемётные сумки бумажные и пергаментные тайны своего сундука и протянула Менгли:
- Разберись, что оставить, остальное нужно сжечь.
- А Алу-Арслан? - спросил Менгли.
- Для тебя, брат, его уже нет, но я не спешу отправлять его к нашему деду Эминбеку и к племянникам, из которых последним был наш отец Чура, правда, в Кафском Тудун-сарае он был малышом Гази. Страшную картину рисовала мне Галия-ханум.
...На глазам у связанного Эминбека могучий касапчи Мемет зарезал шестерых его сыновей, перевернули весь дворец, но так и не нашли седьмого. Эминбек ревел, как раненый тур*, потом спросил у палача:
- Чей ты раб, грязная скотина? Кто прячется за железной решёткой-джумбой моего дворца? Менгли-Гирей? Генуэзский консул* или..?
Бсесцеремонно запрокинув голову назад, как барану, приложив к горлу драгоценный изукрашенный пичак, палач тихо прохрипел в ответ:
- Разве не ты подарил этот нож моему хозяину?
- Будь ты проклят, Алу-Арслан, пусть всех твоих потомков постигнет судьба моих сыновей! Ты ответишь ангелам Мюнкиру и Некиру, тебя будет пытать сам Зейбани!!!
За железной джумбой раздался резкий хлопок ладоней. Мемет одним движением отсоединил голову от плеч и по-дурацки улыбнулся своей ловкости.
- Как уцелела Галия-ханум? В том громадном зале, где всё произошло, был тайный ход, который скрывали пышные ковры. Когда разграбленный Тудун-сарай эадымил со всех сторон, укрытые лохмотьями в арбе случайно встреченных земляков Галия с крохотным Гази ехали к родной деревушке у подножия Агармыша. Вскоре за Галиёй явились Арслановы ищейки. Их прятали, но по степным законам младший брат имеет право на жён умершего брата. Дикие джигиты грозились смести деревушку с лица земли, и татам пришлось уступить.
- Таты, это кто такие, брат?
- Земледельцы, зависимые от кочевников. Они отдают десятину тому роду, на чьих угодьях живут.
- Мне не совсем понятно, аульный мулла Дауд говорит, что урожай принадлежит тому, кто обрабатывает землю. Среди них есть торэ?
- Нет, среди них может быть кто угодно, кроме чингисидов. А как удалось спасти Гази, как он стал Чурой?
- Сперва он рос у татов, потом Алу-Арслан узнал о нём всё, но избавляться от него не спешил, тем более, что от Чуры всегда скрывали, чей он сын. Уже прославленного в набегах мурзу убрал ногайской стрелой касапчи Мемет. Арслан говорил мне, чтобы ты опекал его правнуков, пока кто-то из них не сможет заменить его.
- А Камбирдей?
- О Камбире он говорит плохо - слабая голова. Род Ширинов поднимет тебя, брат, на белой кошме, и ты займёшь место Арслана, станешь Улус-беем, а когда утвердит хан, ты станешь одним из четырёх карачей в высшем совете ханства. Почему у тебя нет жён? Должны быть сыновья, много сыновей, заведи хоть одну пока, только не такую, как эта беспутная, жирная Фатиме.
- С давних времён ордынцы хотят видеть своих жён толстыми, только не все в состоянии так хорошо их кормить. Жирная жена - символ богатства её мужа!
- У казаков это, пожалуй, относится к мужчинам. настоящий казак должен иметь полтора обхвата в талии. Такие бывают, но тоже редко. Смеются сами над собой: "Почему казак гладок - наелся, напился и набок."
- Гнат не был очень толстым, когда я с ним боролся. Но он тогда копал колодцы с молодым московитином Федькой. В любом месте он находил воду. И он оказался лучшим борцом, чем я, но не переступил через меня*!
...Вскоре чёрная душа Улус-бея Арслана рассталась с одряхлевшим телом. Долго ещё в памяти соплеменников жила кровавая слава Ширинского бея Алу-Арслана. По совету Ор-бея Ислам-Гирея его похоронили по языческому обычаю, как хоронили монгольских владык: в степи, без холмика, место выровняли и прогнали над могилой многочисленные табуны. Рывшие могилу были убиты и брошены к хозяину, зарывшие могилу тоже были уничтожены. Место знал единственный оставшийся исполнитель - внук Алу-Арслана Камбирдей. Кровь ордынской черни, как и любая другая, его не беспокоила. Камбир уже представлял себя хозяином белой дедовой юрты, Улус-беем, карачей. Твёрдо был уверен, что он - единственный наследник, мелких родственников можно было убрать, мелочь, щенки. Груня-ханум, как и остальные женщины, не могла присутствовать на похоронах. Даже законные жёны не могли там быть. Груня для Камбира была простой наложницей деда, проклятой и заумной казачкой. Он чувствовал свою умственную неполноценность, только в присутствии её, да ещё муллы Дауда. Чтобы не морочить с ней голову, Камбир приказал бросить её в яму, которая в кочевья заменяла зиндан. Младшая жена деда советовала ему убить гяурку, но Камбир уже слышал, что она - сестра батыра Менгли. Иметь же кровником своего грозного наставника Камбир подсознательно, как животное, боялся. Тогда Фатиме решила действовать сама, вручив шёлковую удавку преданному ей батыру Абибуле. Нужно было успеть до возвращения Менгли из Ашлама-Дере. Фатиме не терпелось убедиться в смерти ненавистной соперницы. Возле ямы послышалась
какая-то возня, женщина всматривалась в темень, но ничего не видела. Она и не подозревала, что бедный мулла обшарил всё, что только можно было, но гашиша нигде не нашёл и решил выпустить Груню-ханум из ямы. Что будет делать Камбир, его не интересовало, лишь бы быстрее задымил его кальян, остальное - суета. Когда, сгоравшая от нетерпения, Фатиме с факелом хотела увидеть мёртвую казачку, она споткнулась у самого края ямы и полетела вниз головой. Факел потух, а она потеряла сознание от удара. Задержавшийся возле казана с мясом Абибула, довольно срыгивая, по аркану спустился в яму, нащупал руками спящую женщину, накинул удавку и старательно затянул её своей богатырской силой. Но вылезти из ямы он не успел - кто-то там, наверху, перерезал аркан. Пришлось батыру ждать утра рядом со своей жертвой. Увидев, кого он удавил, Абибула заревел, как недорезанный бык, от такого вопля всполошилось всё кочевье. Стар и мал сбежались к яме. Батыр держал покойницу за синюю голову и дико вопил от обиды и страха. Ему спустили лестницу и он выбрался из ямы, взвалив тяжеленное тело на плечо. Тело забрали, а буйствующего джигита связали арканом, завернули в кошму и опять скрутили арканом. Чтобы не орал, рот набили шерстью. Когда все разошлись, то к свёрнутой кошме подкрался восьмилетний сын покойной Фатиме и пытался длинным шилом выколоть батыру глаза, но найти малышу их не удалось и он убежал в юрту. Через время он вернулся с кувшином разогретого бараньего жира и старательно облил им всю кошму. Убедившись, что за ним никто не смотрит, притащил в горшке жар от костра и, подождав, когда кошма вспыхнула, побежал к коновязи, зная, какую из лошадей никто в ауле не догонит. Мальчик пустил застоявшегося коня в карьер:
- Мама, мама, мама-а-а-а-а..!
Не сразу услыхали запах горящей шерсти, не сразу могли подступиться к огню. Потушили поздно, обгореший труп Абибулы ещё долго пугал аульных собак. В ауле
знали - руками сына Аллах расправился с отцом-грешником. Оживший мулла Дауд сложил руки:
- Аллах Акбар! Ла иллахи илл Аллах! Я керим! Я рахим! Я феттах! (Аллах Велик! Нет бога кроме Аллаха! О, щедрый! О, милосердный! О, победитель!)
Ислам-Гирея обошёл брат отца Саадет. По чингисову торэ после смерти отца Мухаммеда в Астрахани, а с ним погиб и старший сын Батыр-Султан, на престол имели право братья отца: Ахмед, Бурнаш, Сахиб, Саадет, сыновья Мухаммед-Гирея - Али и Ислам. Дядя Сахиб и двоюродный брат Сафа, сын Фатих-Гирея, сидели в далёкой Казани и объявили под носом у Москвы Казань юртом Сулеймана I, Турции. Самым неистовым был Ислам-Гирей, Ор-бей Перекопский, как он считал, обойдённый родным дядей при помощи турок, с ним стрельцы-тюфенкчи-янычары, топчу-пушкари. Самое странное, что дядя Саадет легко находил общий язык не только с Черкасским и Каневским старостой Евстафием Дашкевичем, но даже и с многочисленными атаманами Дикого поля ладил, благодаря им, держал в ежовых рукавицах ногайские орды Причерноморья. Кроме личной гвардии "Капы-кулу" Ислам-Гирей сделал ставку на Камбирдея с его полудиким туменом. Трон под Саадет-Гиреем зашатался. Нужна сильная помощь и любой ценой.
В Кырк-Иере в глубоком зиндане было немало казаков-пленников. С ними и стал говорить мудрый визир Сулеш-бей Карасубазарский, который обещал выкупить всех находящихся в Крыму казаков, даже тех, кто был прикован к вёслам турецких галер, в обмен на срочную помощь Саадет-Гирею против племянника. Несколько десятков казаков с лошадьми были ночью высажены у Очакова. Весть летела через Дикое поле: в Крыму усобица, хан Саадет зовёт казаков на помощь, обещает лошадей и богатую добычу с мятежников. Евстафий Дашкевич был в Кракове, без разрешения короля не мог идти в Крым, но и не мешал казакам. К Ислам-Кермену подвластные Саадет-Гирею ногайцы пригнали табуны лошадей, сами идти в Крым боялись, вдруг победит Ислам-Гирей. За лошадей и сёдла платили люди Сулеш-бея. Пять тысяч казаков во главе с визиром ночью подошли к Ферх-Кермену. Казаки вырезали немногочисленную охрану. Загремели ржавые цепи и поток оборванцев (казаки не одевали в поход хорошую одежду - её добывали в боях, как трофеи) на полудиких лошадках устремился вглубь Крыма. К визиру приставили охрану, чтобы не сбежал. В случае чего, заплатит головой, если обманул. Послали гонцов к Саадет-Гирею: "Мы пришли, как обещали, но Сулеш-бей останется среди нас заложником, пока не вернёшь нам атамана Байду." Ислам-Гирея с Камбирдеем спасли крепкие конские ноги, да стены Судакской крепости. Но по приказу турецкого беглер-бея Кафы они были закованы в цепи и отправлены в Ашлама-Дере на суд хана и карачей. Саадет-Гирей был доволен, испуг прошёл и он думал, как выпроводить подешевле казаков за Ор-Капу. Раздали серебрянные монетки, но оборванцам этого явно было мало и они твёрдо требовали атамана Байду. Санджак-бей Хасан ответил, что атаман сбежал из зиндана и в Гёзлеве его нет. Ханские ищейки дали другой след: кого-то прячут караимы в крепости Кырк-Иер. Саадет-Гирей предложил казакам самим разобраться с Кырк-Иером:
- Берите, он ваш, берите и уходите домой.
Наказной атаман почесал затылок:
- Без пушек не взять - славная крепость. Сам себе думаю, на совесть сработана!
Его толкнул в плечо есаул:
- Есть несколько пушек в Черкасской сотне Еськовича, за собой с самого Ор-Капу на арбах таскают, и порох, и ядра, и картечь. Запасливый черкассец!
- Ну, с Богом, только начнём под утро, как ударят пушки залпом.
- Ну издеваются, в крепости запах от жареного мяса и чего-то такого, всё нутро переворачивает! Что там у них такое?
- Да, наверное, хотят всё съесть, чтоб нам и костей обглоданных не досталось.
- Ну ладно, разворачивайте пушки на ворота.
Не успели развернуть пушки, как распахнулись крепостные ворота, впереди разодетая красавица на вытянутых руках несла огромный каравай хлеба с солонкой сверху, за ней с непокрытыми головами шли седобородые старцы, толпа празднично одетых обитателей крепости приглашала оборванцев за праздничные столы, заставленные едой до отказа. Жирные туши баранов, плов, просяное пиво-буза, халва, щербет... Поели, попили на славу, запаслись на дорогу и стали прощаться по-братски. Есаул пошутил:
- А что, братцы, может, оставим наказного атамана, чтобы подучился у Гулюш-Тоты харчи готовить?
- Оставайся, Федот! - поддержал шутку другой казак.
- Не то, браты, сам себе думаю, мы же пришли сюда батьку поискать, да про то забыли! Пусть покажет Гулюш, кого они прячут, может, кто из наших?
Гулюш-Тота покраснела:
- Не ваш он, наш - простой каменотёс из Гёзлева, родственник моей матери.
- Простых не таят, сам себе думаю! Покажи, кого прячете и без шуток.
- Хорошо, идём, - Гулюш взяла свечу, атаман - целых три с подсвечником и пошёл за ней коридорами и переходами. В маленькой комнатушке они нашли невысокого человека. Наказной атаман глянул на него и упустил подсвечник:
- Мастер Габай! А сказала, что не наш! Наш - гвозди солил! - атаман заключил Габая в свои железные обьятья, - прости, брат, что тогда тебя чуть не того... Крикнули меня казаки наказным, кашу варит другой. Про Байду знаешь чего-нибудь? Где искать-то батьку?
- Знаю, Федот, специальным кораблём-галерой отвезли его в Стамбул, там есть страшная и почётная тюрьма Эдикуль*. Под кровавой башней похожая на пещеру, темница Таш-Чукурчу*. Оттуда дорога только к Богу.
- Уходи с нами на Днепр, Габай! Я так сам себе думаю, ты настоящий наш, помозгуем, как батьку проведать. Вернёмся на Днепр, я только на поход атаман, а так сам себе казак! Любо, Габай? У тебя голова крепче моих рук!
- Иду, брат Федот, стал я и своим среди чужих, и чужим среди своих! Прощай, племянница, поклон матери передашь, когда я с ними уйду.
- Зачем уйду, дядя, поедешь не хуже других, будет конь под седлом и всё прочее в дорогу. С казаками татарские законы тебе соблюдать ни к чему, предки наши, хазары, были ещё те лошадники, почти что тюрки!
Ислам-Гирей и Камбир ожидали суда. Саадет-Гирей жалел, что не перебили их казаки, и суд был бы не нужен, а так карачи оправдают Исламку, по чингисову торэ и его право есть! С Камбирдеем было проще, пусть о нём думает новый Улус-бей
Ширинский - Менгли-бей. Он будет хорошим карачей, таким можно гордиться - сеймен, сераскир, торэ-чингисид!
В улусе ждали нового Улус-бея, его уже утвердили хан и карачи. Провозгласившему себя ханом без курултая - смерть, - так говорит яса великого Чингисхана. Улус-бея тоже род подымал на белой кошме, но только торэ-чингисида. На курултай к Ширинам ехал сам Сулеш-бей Карасубазарский - Великий Визир, Барын-бей, карача и сосед по кочевым угодьям, Кипчак-бей с Тарханкута, Аргын-бей; неожиданно для всех приехал и мятежный Ислам-Гирей да ещё с главой мусульман Крыма Шейх-уль-Исламом. К Сулеш-бею подошёл молодой янычарский ага, поздоровался: "Мубарек Олсун" (Будьте Благословенны). Менгли напряг слух, ага рассказывал что-то о его брате, казаке Гнате. Щеголеватого агу удивляли казацкие лазутчики-провидцы: то видавший виды караим передаёт атаману пирожок с пилкой, то фанатик-дервиш с поводырём-цыганёнком пытается выведать, где именно в зиндане запрятали Байду, чтобы за ним приплыли многочисленные челны-чайки с вольницей Дикого поля. Совершенно разные люди, других вер и народов идут на смерть ради чуждого им атамана, как такое может быть?
- Видишь ли, Керим, караима атаман вырвал из цепей, в которые он попал по оговору. Первое - несправедливость, а второе - самопожертвование, как избавление от несправедливости. А что произошло с дервишем, о котором ты говорил?
- Он долго ничего не говорил, потом под пыткой сказал, что пока жив его поводырь, он не возьмёт греха на душу и не станет говорить. Хасан-бей собственноручно срубил мальчишке голову. На что дервиш дико расхохотался и сказал, что боялся, что они сломят мальчика. Каймакам приказал залить дервишу через лейку "шайтан-су"* - сивашскую рапу, сколько влезет, и привязать на солнцепёке...
- Что же рассказал дервиш?
- Ничего, ночью ему удалось прокусить свою руку и он выпил всю свою кровь. Санджак-бей утром рассвирепел, велел узника отправить в Стамбул, а мой билюк, охранявший южную часть крепости, передал Саадет-Гирею то, чего раньше делать не соглашался.
Менгли подумал: "Знали бы вы, кто для меня Гнат! Наверное, не дали бы поднять на белой кошме..."
Сулеш-бей спросил, был ли жив атаман, когда его требовали казаки или Хасан-бей обманул и хана, и казаков?
- Нет, не обманул, Хасан специальной каторгой отправил Байду в Стамбул.
- Там его казнят?
- Вряд ли!
- Самых страшных зверей содержат в Семибашенной крепости - Эдикуле!
- Ты сказал, зверей?
- Я имел в виду преступников!
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Есть мнение.