Глава 
"Чайки"* или казаки в море.
Остров Томаковка* господствовал над окрестностями и представлял собой прекрасное природное укрепление. Размер его был около одной трети мили в диаметре, почти круглый и возвышенный в виде полушария, весь покрытый лесом. С вершины его было видно всё течение Днепра от Хортицы до Тавани.
Весенние лучи солнца играли по буро-зеленовато-жёлтой днепровской воде. Как улей, гудел берег. Несколько полуголых, непривычно бородатых казаков - донцов, освобождённых с галер в Ачи-Куле - мастерили невиданный на Днепре струг. Кошевой атаман возился у почти готового днища необычного челна. Байда хотел, чтобы челн вместо кормы имел второй нос, а рули стояли и спереди и сзади. Не получался привычный переход днища в корму. Байда ворчал, что если бы брус был из железа, он бы сам его отковал. Он тронул Соловья за мокрую от пота спину и сказал: " Иди к бывшим галерникам, спроси, может, есть среди них мастера-тесляры. Позови, правда, тут золотых дел мастер нужен!"
Вскоре Федька привёл пожилого человека среднего роста. Это был один из немногих невольников-чужеземцев, не захотевших искать пути на родину. Мастер спросил по-татарски, что нужно тесать. Байда свободно по-татарски объяснил, какой нужен брус, показал пальцем его место, как должны прилегать к нему доски. Проверив лезвия топоров пальцем, мастер выбрал сухой ствол дерева и начал рубить. Чувствовалось, что человек истосковался по настоящей работе. Когда он устало отложил топор в сторону, сгущались сумерки. Брус был готов, примеряв его, казаки закачали головами. Байда обнял за плечи мастера-чужеземца и объяснил по-татарски, что завтра нужно переделать передний нос этого же челна. Мастер опустил голову и сказал, что завтра его народу работать грех. Он не был похож ни на татарина, ни на грека.
- Завтра суббота*. У мусульман святой день пятница - сегодня - Джума*, у христиан воскресенье*, Базар. Иудей? - вслух рассудил атаман, - Какого ты народа и откуда родом? Кто ты?
- Габай, караим* из Гёзлева, мастер-каменотёс, резчик по камню.
- Так ты не морской плотник?!
- Нет.
- Как же ты смог одним топором на глаз смастерить такую деревянную хитромудрость?
- Разве камень легче резать, чем дерево?
- Как попал на галеру к туркам?
- Скверная история, Габай строил кенасу - караимский храм, то была музыка, вырезанная из камня. В Гёзлеве турецкий зодчий строил большую мечеть для мусульман, и у них погиб мастер, который строил минареты, стройные и очень высокие. Им нужен был человек, способный их достроить. На крепких и сложных растворах они должны стоять века, господствуя над Гёзлевом и всем Крымом!
- Конечно, кроме тебя такого мастера не было?
- Мой народ выше всего ценит ремесло, равное искусству. Габай - настоящий мастер, но его кенасу заканчивал другой, и минареты тоже... Санджак-бей* заставил строить минареты "Джума-Джами"*, а гахам тайком приказал изменить состав сложного раствора, чтобы лет через тридцать минареты рухнули, а наша кенаса будет стоять три тысячи лет, прославляя нашу веру, караимский народ - потомок древних хазар*. Габай ослушался гахама и продолжал строить минареты по рецепту Хаджи-Синана*. Тогда гахам пустил по Гёзлеву слух, что я строю на плохом растворе, что не хочу, чтобы они стояли дольше, чем выстроенная моими руками кенаса*. Зодчий в это время был вызван в Стамбул, а Хасан-паша приказал янычарам избить меня, потом повесить за ребро на базаре. После он передумал и продал меня на галеру. Летом приковали меня к веслу, а осенью вы отбили...
- Не тужи, брат Габай, доберёмся и до твоего гахама, и до Санджак- бея Хасана! Турок в Гёзлеве много? Пушек сколько?
- Пушек десятка два, а турок с янычарами - три тысячи.
- Многовато, но, с божьей помощью, побьём! Покажешь нам Гёзлев?
- Нет, атаман, не думай, что все иудеи - предатели, их хватает в каждой вере, у каждого народа!
- Слушай, Габай, ты переходи в нашу православную веру, будешь как мы, казаком!
- А ты сам, атаман, перешёл бы в другую веру?
- Нет, не гоже менять веру отцов!
- Вот ты за меня и ответил, атаман.
Два дня: и субботу, и воскресенье у нового челна никого не было, а потом дружно завизжали пилы, застучали топоры. Челн рождался необычно большой, с одинаковым носом и кормой. Двадцать шагов в длину, четыре в ширину и столько же в высоту. Дно и борта челна делались из досок внахлёст, каждый последующий ряд которых несколько захватывал предыдущий. Челн строило человек шестьдесят: кто заготавливал вербы и липы, кто пилил и строгал доски, третьи вязали корпус, четвёртые курили смолу и конопатили борта, пятые готовили паруса и припасы. Далеко в стороне от берега атаман с Соловьём ковали гвозди. Один джура кошевого раздувал меха горна, а второй побежал к кашевару за едой.
Казачок вернулся без еды и ещё из-за порога крикнул:
- Батько, беда, казаки "чёрную раду" созвали! Хотят мастера Габая в Днепре утопить!
...Круг шумел, к шее Габая привязывали камень. Увидев кошевого с Федькой, одни притихли, другие ещё больше загалдели.
- В чём дело, браты?
Казаки вытолкнули в круг кашевара Федота Гречку.
- Ну, говори, Федот, - нахмурился кошевой, надвинув на самые глаза серую смушковую папаху.
- Два раза я видел, как этот, - Федот показал на караима, - соль брал тайком. Зачем, сам себе думаю, одному человеку столько соли? Так вот, сегодня опять соль брал ну я и решил глянуть, что он с ней делать будет. Сам видел, как он засолил в бочонке свежекованные гвозди. Гвозди не огурцы, чего их солить?
Байда вытащил из бочонка гвоздь, тот был покрыт ржавчиной. Потрогал языком - солёный! Кошевой молча подошёл к челну и поманил пальцем Федьку:
- Ну-ка, сынку, оторви доску, её мастер давненько приладил!..
Федькины богатырские руки вздулись буграми, но доска не поддавалась.
- Подсоби, Федот, - сказал атаман. Рванули в две медвежьи силушки, доску сорвали, но все гвозди остались в рёбрах челна...
- Заколдованные гвозди, - сказал Федот.
- Да нет, - ответил Байда, - просто держит их ржавчина, а она от соли! Эх ты, Гречка, без малого такого мастера не утопил!
- Прости батько, я худа не хотел. Думал, псявера* на погибель казакам делает.
- Ты, Федот, прощения не у меня проси, а у Габая. Наш поп Тараска говорит, что Бог на всех один, только молятся ему по-разному.
Опять зашумел берег...
Разделили челн перегородками и поперечными скамейками. К каждому борту крепилось по пятнадцать уключин для вёсел и по три мелкокалиберных пушки-фальконета. Последними поставили мачту и парус. Лыком вербы и черешни увязывали вдоль бортов снопы камыша. Это должно защитить лодку от опрокидывания в море при сильной волне. Челн был рассчитан на семьдесят казаков: шестьдесят гребцов, по двое на весло; рулевые, по двое на каждый руль; шесть пушкарей, каждый у своей пушчонки; атаман или джура бил пальцами в бубен - это команда поднять-опустить вёсла. Челн лихо вертелся на месте, шёл и по течению, и против. Седоусый казак, всю жизнь отдавший опасным днепровским порогам, байдакам, дубам, сказал:
- Ну и летит, как чайка!
Байда добавил:
- Ему Чёрное море, что карасю ставок, теперь не будет Кара-Дениз туркам "домашним морем". Донесут нас такие "чайки" до южных берегов агарянских!
- Чайка, чайка - пусть так и зовётся славный казацкий челн!
Однажды, уже у третьей чайки, Байда сказал караиму:
- Слушай, Габай, ты говоришь, что твой народ древний и искусен в ремёслах, может, слыхал ты, что то был за "греческий огонь"*? Слыхал я от нашего попа Тараски, что в давние времена была какая-то праща, бросающая огонь на большие расстояния. Мне бы такую, турецкие корабли жечь!
- Видеть не приходилось, но слыхал от людей, что раньше вместо пушек были камнемёты - катапульты. Воротом закручивались толстые верёвки из конского волоса, в середине той верёвки была вставлена большая деревянная ложка, в которую клали камни или горшки с горящей смолой. Была ещё одна верёвка, которой удерживалась сама ложка. Когда нужно, верёвку перерубали топором, и камни летели, поражая врага. Так могло быть, иначе не знаю...
- Габай, я тебе татарские арканы из конского волоса дам, смастери мне такую ложку. Хочу посмотреть, как то люди в древние времена воевали!
Сделанная Габаем "тихая пушка" бросала многопудовые камни на целые сорок шагов. Байда колдовал с Соловьём над горшками, в которых горел жир или смола.
- Это не то, нужно порох и смолу бросить в бочке и чтобы загоралась, когда разобьётся или упадёт, - сказал кошевой.
- Тут на Сечи, при обороне, такое можно использовать, держа рядом костёр, а на челне, в море? Если порохом зажигать смолу, можно и своих пожечь, - высказал своё мнение Федька.
Байда собрал казаков и рассказал, что мешает стоять "тихой пушке" на чайке. Заканчивая разговор, добавил:
- Думайте, хлопцы, думайте! А то дал Бог головы только шапки носить? Кто придумает, как с челна бочку на цель навести, выкачу бочку медовухи. Ну, а кто смастерит фитиль надёжный для бочки со смолой и порохом - тому бочка "оковитой"!
Казаки чесали затылки, что-то объясняя один другому. Медовуху пили в погожий воскресный день, прихваливая бородатого донского казака Крыню. Ишь, носатый, придумал - колесо подставить под ту пушку, колесо вместо оси на дышле гибком. Тяни, крути на себя, дальше кинет; правей, левей - тоже!
Прошёл год, Габай с казаками заканчивал шестую чайку. Тронулся лёд, стали грузить припасы. Провидцы донесли, что Крымская орда Мухаммед-Гирея с сыном Батыр-Султаном ещё с декабря воюет враждебное им Астраханское ханство.
Байда решил погромить приморские селения Крыма, и если там всё обойдётся, то и к османам в Анатолию заглянуть. Перед началом пути сказал казакам: "Надо, браты, агарян приучить не чужое добро добывать, а сидеть дома и своё беречь!"
Выбрали каждой чайке наказного атамана. Донцы выбрали горячего и смышлёного казака Крыню. Кто-то пошутил, что чайка - второй курень*.
Шесть чаек и струг* с донцами обошли Ислам-Кермен по суше на катках-брёвнах. Нужно было выйти из Днепрово-Бугского лимана. Пошли не северной стороной к Очакову, а южной, к острову. Тёмная ночь, сильный западный ветер с дождём. Около сотни казаков, связав лестницы, забираются в турецкую крепость. Грохнула пушка, вторая, третья... В крепости разгорелся рукопашный бой. Застигнутые врасплох, янычары яростно сопротивлялись. Погибла чуть ли не половина смельчаков. Дорогой ценой достался чайкам выход в море. Воспользовавшись поддержкой фальконетов* с чаек, оставшиеся в живых прыгали в ледяную воду, бросали впереди себя раненых побратимов. Если судьба утонуть, то лучше смерть, чем издевательства озверевших янычар. Струг, менее быстроходный, пошёл вперёд, а юркие чайки вертелись в проливе, вылавливая казаков из воды, беспрерывно обстреливая из фальконетов крепостную стену. Отдавали мокрым сухую одежду, за веслом не замёрзнешь! Раненым делали перевязки, давали по несколько глотков горилки* с перцем. Из Очакова за ними погнались два военных корабля, хлопая пушками наугад. Но против ветра на вёслах они не могли угнаться за чайками и быстро отстали. Один корабль понёс неприятную новость в Стамбул, второй - в Гёзлев: "Казаки в море!"
Струг отставал от чаек, был для быстроходных и лёгких челнов обузой. Байда был доволен - есть челн, нужный казакам для реки и для моря, есть на чём ходить в далёкие походы!
- Твоя чайка, - как-то сказал Габай атаману.
- Не только моя - наша. Моя мысль и мечта, максат значит, а во время постройки сколько было переделок? Первая на семьдесят человек, а последняя - на пятьдесят! Вот ты рассказывал о гёзлевской мечети Джума-Джами и её минаретах, как о чуде света. Вот там, как задумал зодчий, так и будет. Пройдут века - скажут, что чайку казаки придумали и построили, а о Джума-Джами так не будут говорить, забудут всех: рабов, тебя мастера, останется в веках Хаджи-Синан - турецкий зодчий, и мало кто из потомков вспомнит, что родился он греком, а не турком...
...Как-то, ещё по началу, Габай, узнав смысл слова "батько" - отец, прислушивался к этому слову. Он решил, что у кошевого большой гарем где-то есть с тысячью жёнами, как у царя Соломона, которые нарожали ему столько детей-казаков. Когда и чёрный, как жук, цыган сказал кошевому "батько", Габай с удивлением спросил у Байды, а нет ли у него в гареме караимок?
- Каком гареме? - не понял кошевой, - есть у меня старуха на хуторе с дочками.
- Так эти казаки тебе зятья? - по-своему понял караим.
- Да нет, это как у турок, агабей - старший брат, уважительное обращение.
- И что, каждого могут называть батькой?
- Нет. Только того, кто заслуживает уважения с их стороны!
Выполняя своё обещание, атаман подвёл свою чайку к крымскому берегу, дальше Габай пойдёт пешком. Не хотел мастер участвовать в нападении на родной город. Прощаясь, Габай протянул Байде три чоба для бочек, внутри каждого из них с внутренней стороны была пустота.
- Сюда кладётся горящий уголёк из глиняного горшка, потом сухой трут. Один человек вставляет чоб, второй рубит канат. Твой фитиль хуже, он может попасть в воду, его можно погасить. А бочку горилки, что обещал, за меня казаки выпьют, когда на Сечь вернётесь...
Байда обнял Габая:
- Прощай, друже, даст Бог, когда-нибудь свидимся!
Ночью подошли к Гёзлеву, первым попался большой военный корабль. Байде не терпелось проверить подарок караима. С расстояния в десяток шагов бросили первую бочку через высокий борт. Добротный дубовый бочонок тут же лёг в гнездо, Федька мигом накрутил воротом верёвку из конского волоса, зацепил клином ворот. Байда приготовил топор рубить канат-чеку, потрогал им подбородок - острый. Федька ловко выхватил из глиняного горшочка самый яркий уголёк, заложил в пустоту пробки, прикрыл его трутом. Кошевой направил стоящую на колесе катапульту и поднял топор. И едва успел Федька вставить чоб в бочку, как топор перерубил чеку. На корабле горели снасти. Сразу не понявшие, в чём дело, моряки сбежались к бочке.
Чайки сцепились с кораблём со всех сторон, казаки ринулись на абордаж. Грохнул второй взрыв, тысячи горящих кусочков смолы осветили корабль. В пожаре пришлось спасать прикованных к вёслам невольников-гребцов.
Обстреляв из фальконетов гёзлевскую крепость, для которой это были комариные укусы, пошли к югу вдоль крымского берега. Байда не решился нападать на большой город, он просто хотел нагнать страху. На рассвете взяли на абордаж купеческую галеру*. Всех, кто оказал сопротивление, перебили и бросили в море. Один из освобождённых гребцов подошёл к кошевому. Был он широкой кости, высокий, но изнурённый, на руках следы кандалов, на лбу выжжено замысловатое клеймо из арабских завитушек-букв. Гребец-каторжанин спросил:
- Гнате, ты?
Байда, отвыкший, от этого имени, всматривался в невольника, не отвечая на вопрос. Кто мог узнать его? Ни в Черкассах, ни, тем более, на Сечи этого имени никто не знал, для казаков он никогда не был Гнатом!?
- Кто ты, человече? - задал встречный вопрос кошевой.
- Панас я, младший сын пасечника Харитона, ты с сестрёнкой рос у нас на хуторе под Лубнами. Лет тридцать прошло, если не более. Как батько, братья?
- Нет никого, братьев твоих татары в Крым увели, а батько Харитон, царство ему небесное, умер, как казаку достойно, в морском бою у Очакова...
- Что-то ты напутал, Гнате! Тато слепой был!
- Ничего не напутал, сильно хотел он агарянам отплатить за вас, сынов и внуков. Тебе про то казаки расскажут, кобзари о нём уже песни поют.
Галеру, на которой ничего ценного не осталось, сожгли. Западный ветер крепчал, начинался шторм. Чтобы не выбросило на берег, пришлось отойти в открытое море. Бесстрашно боролись казаки с грозной стихией. Чайки бросало то в разные стороны, то одну на другую. Куда-то унесло струг с донцами. К полудню море утихло, по-весеннему светило солнце. Дул лёгкий ветерок с юга. С чаек заметили большой военный корабль, отошли в сторону солнца, убрали мачты и паруса. Неожиданно корабль сменил направление и, прибавив скорость, стал удаляться на северо-запад.
- За кем-то гонятся! Наверное, за нашим стругом!
Издалека послышались хлопки турецких пушек, огрызались со струга фальконеты... Подковой против солнца с разных сторон неслись на вёслах не видимые туркам чайки. Увлёкшись погоней за неповоротливым стругом, турки решили взять донцов живьём и шли на абордаж. Вот, вот! Азарт погони скрывал западню. Следом за атаманской чайкой завертелись волчком остальные, беспрерывно били фальконеты с обоих бортов. В тонущий корабль ударил град пуль из гакивниц* и пищалей. Не долетев до кормы корабля, в воздухе взорвалась бочка со смолой и порохом. Взятый с семи сторон на абордаж корабль неистово сопротивлялся. Всё меньше казаков оставалось на чайках. Байда придержал Федьку:
- Не спеши поперед батька в пекло!
Страшной силы взрыв разнёс корабль, забросав опустевшие чайки кусками горящего дерева и окровавленного человеческого мяса. Чудом уцелевший Панас, сброшенный взрывом в море, рассказал, что капудан-паша прыгнул в пороховой погреб с факелом. Турки везли порох и припасы для кафской крепости. Подобрав нескольких, чудом оставшихся в живых казаков, чайки сбились в кучу. Считали живых, решали, как быть дальше. Решили утопить струг и две пострадавших чайки, но идти на вёслах не хватало гребцов, нужен был попутный ветер. Панас советовал Байде поискать гребцов на турецком берегу. Большинство казаков вышли море за добычей и возвращаться на Сечь без "хлеба казацкого" не хотели.
Ночью подошли четырьмя чайками к неизвестному берегу. Послали провидцев, выяснить, куда попали, где находится удобное для нападения приморское селение. Первое, что удивило провидцев - это бродившие, как куры, свиньи. У темноволосых женщин открыты лица, а над церквушкой стоял крест!
Провидцев задержали княжеские слуги и привели к своему владетелю. Расспросив, кто они, он пообещал в обмен на порох и картечь дать свинины и муки. Гурджи* угощали казаков непривычным вином и своей горилкой-чачей*. Байда был принят иверским князем, как равный. В разговоре атаман пожаловался, что остался без гребцов. Князь сказал, что у него есть тюрьма, в которой сидят разные нехорошие люди: абреки*, персы, черкесы* - он их может продать атаману. Радости кошевого не было предела. После того, как казаки уговорили его побороться с иверским* борцом-пехлеваном*, он стал более уважаем иверцами, чем собственный князь. На взгляд Байды, борьба на поясах честнее, там только сила и ловкость!
Танцевали иверцы крепче - этого у них не отнимешь! Но когда богатыря Соловья хозяева уложили на лопатки, батько не стерпел - вышел в круг. Иверцы кричали пехлевану: Зурико! Казаки кричали: Батько! Равный по силе, наверное, сказочным дэвам, Зураб ничего не мог сделать с атаманом, а тот, словно испытывал заморского бойца, отмахивался, как от назойливой мухи. Байда хотел сравнить иверскую борьбу с хорошо знакомой ему татарской. Наконец, схватив борца вместо пояса за одежду, он с первой попытки уложил его. Побагровело лицо князя. Один из слуг, чем-то обиженный князем, шепнул Панасу, что из тюрьмы ведут перса-пехлевана, которого никто не может побороть. Его хорошо кормят, и он, в угоду князю, калечит людей или удавливает своего соперника. Князь пообещал ему свободу, если тот положит пирата на лопатки или даже лишит его жизни. Пана перевёл атаману:
- Гнате, люди говорят, что не пехлеван, а харцизяка* будет с тобой бороться!
Байда отмахнулся:
- Нас тоже так нередко называют, а мы люди!
Казаки замолчали, борец из тюрьмы был на две головы выше атамана и, вероятно, на половину тяжелее. Атаман в своей жизни не видел более страшного противника. Борьбы, пробы, науки, изучения незнакомых ухваток больше не было, кот не хотел стать мышкой. И без того короткая шея вошла в туловище, на мгновение напряглись все мышцы. На какое-то время это устрашило соперника. Казаки видели - батьке не до шуток. Федька не выдержал:
- Батько, дай я!
- Сколько тебе говорить, не спеши поперед батька в пекло, пусть раньше батько сядет, а потом ты!
Байда сжался в комок, не ожидая ни для себя, ни для казаков ничего хорошего. Нагловато-радостно, как жирный кот на неоперившегося воробышка, перс надвигался на атамана. Две громадные руки, как вёсла галеры, метнулись, но объяли пустоту.
- Ну и батько!
Кошевой ещё несколько раз ушёл от захвата, но потом со свойственной ему резкостью подхватил соперника на себя и, по закону татарской борьбы на поясах, стал падать на спину, обернув в воздухе противника. Прижатый лопатками соперник в страшной ярости укусил атамана за плечо. Вряд ли был среди современников Байды более пренебрегающий болью человек, но он понял, что перед ним не борец и не воин. На полные вытянутые руки рванул кошевой соперника и с такой же нечеловеческой силой ударил об землю. Пехлевану уже не нужна была обещанная свобода.
Обещавший по свинье за пушечный заряд, князь, к неудовольствию своих подданных, дал всего семь, заверяя, что этого единоверцам хватит для возвращения на родину. Недостаток свиного мяса он возместил гребцами из собственной тюрьмы. Тут князь не жадничал, отдал всех, кто был.
- Панас, ты скажи князю, что по-нашему, он "бисова душа"! А хлопцам растолкуй, что если они с нами дойдут до Очакова и помогут войти в лиман, то мы отдаём им эту чайку и свободу!..
- Что, Гнате, хочешь отдать харцизякам атаманский челн? Или, может, только обещаешь, как ихний князь солонину?
- Ты, Панас, этот челн на катках не катил, мы сами его не покатим берегом, людей мало.
- А они, Гнат? Катить не будут?
- Наверное, будут, куда денутся!.. Нам за порогами, в Великом Луге и ногайцев хватит, а мы ещё с чужбины сброд завезём.
- Не пойму тебя, Гнат, невольников с галер собирал, оберегал, а тут что-то не так!
- Тебя, Панас, кто к веслу приковал? Турки! Крыню-донца тоже турки, моего товарища Габая те же турки. А этих кто в рабство купил? Для них мы те же турки, если не хуже! Дело не в чалме и вере. Будут себя по-людски вести, отпущу с миром, а кто дурить вздумает - за борт. Кормить с казаками на равных, и пока волю не заслужат, держать, как коней в путах! Дозорцам с них глаз не спускать!
Федька отказался связывать невольников, зашушукались, глядя на него, казаки. За неподчинение атаману в походе могла быть смерть ослушнику.
- Дамаху!
Федька отцепил саблю с ножнами и протянул атаману.
- Привязать к веслу вместе с этими!..
Панас опустил голову.
- Хочу-не-хочу для похода не годится, для этого рада на Сечи будет, признает, что я виноват, бросят в Днепр с камнем на шее. А здесь, в походе, моя полная власть, иначе нельзя!
- Ну и ну, я от такого отвык, Гнате!..
Казаки ругали плохими словами иверского князя за жадность, за его гребцов. Бывшие княжеские узники были ослаблены, и грести наравне с казаками не могли. Сохранили четыре чайки, ходу не было, а если турецкий флот? Байда колебался, не привык он сорить добром, но и тащиться, как воз с волами, тоже не гоже. Море требует сильных и смелых, нужно лететь над морем, тогда есть смысл!.. На горизонте что-то было. Худющий дозорец кошкой взобрался на мачту-щеглу и крикнул оттуда:
- Батько, крепость!
- Дай-ка, Гнате, я гляну, я их не спутаю, во всех портах помногу раз бывал, все они разные, как люди... Кафа! Ей-богу, Кафа!
- Может, Сурож*?
- Да нет, Гнате, Кафа похоже на Сурож не больше, чем свинья на орла. Кафская крепость с виду слабее, так в ней пушек и янычар множество, а Сурож, тот больше стенами грозен.
- А ну, довбыш, зови хлопцев!
Котлы под могучими ударами довбыша загремели. Чайки, услышав призыв кошевого, сошлись вместе.
- Ну, хлопцы, куда путь держим? На Сечь или до тех чертей агарянских? - сел на лаву и замолчал.
Донской атаман с утопленного струга Крыня почесал длинный нос:
- Мой сказ, атаманы-молодцы, таков: ни Кафу, ни Сурож нам не осилить, а без зипунов как зимовать будем?
Страсти накалялись:
- Дали иверцы обузу, не гребцы, а чёрт знает что!
- За борт их!
- На, Боже, что мне не гоже! - долго шумели казаки. Байда ударил ручкой булавы о скамью чайки, спор и ругань не утихли. Крыня вскочил на бочку с порохом, направил пистоль себе под ноги и, жестикулируя рукой с зажённым фитилём, заорал благим матом:
- Мать вашу, атаман трухменку гнёт!*
Все оцепенели, возможность взлететь на воздух остудила горячие головы. Байда стал ногами на скамью, поднял булаву:
- Вы мне не паны, вы мне не браты, вас пьянит воля, тут на Томаковка, тут не Сечь, тут не чёрная рада*. Вы - в походе, и будете то делать, что вам батько скажет, так идёт от отцов наших, так будет всегда! Останутся три чайки, эту отдаю иверским узникам, обойдёмся без их помощи. Кто-то шумел: за борт их, а они тоже люди, за что их? Князь в тюрьме голодом морил, не наше дело, князь тот добрый собака. Пусть плывут домой, пусть кормятся разбоем на море, то их право. Жадность нас может погубить. Чайки новые смастерим, и хлопцы к нам придут. Только отойдём от Кафы, будем шарпать берег и лететь вдоль берега на Сечь! То наш хлеб казацкий, то наше дело. Имейте в виду, что здесь живёт много людей нашей грецкой крови, убивать их грех. Такой же грех убивать женщин, детей, стариков. Запомните, убивать нужно того, у кого в руках оружие. Это не просьба, буду карать любого, кто возгордится, харцизяк нам не нужно!
Долго ещё вертелись чайки, желтел песок, светились золотом листья деревьев на берегу. Страшным чудовищем нависала чёрная гора.
- Ух и страшная, они её Чернагорой-Карадагом и зовут.
Засерело утро, и три чайки, обогнув Карадаг, подошли к берегу. Неудержимой лавиной рванулись казаки на сушу. То там, то здесь раздавались крики. Тащили баранов, козлят, узлы с добром. Солнце стало припекать, по трапу втолкнули старикашку-попа. Какое-то новое слово укололо атамана: - Тавры*!
- Тавры? Может, таврованные*? Ну-ка, Тарасий, ты грецкий язык знаешь, объяснись со слугой божьим.
Неседеющий рыжий сечевой поп переводил:
- Тавры! Пираты! Иисус Христос покарает вас, исчадья ада, антихристы!
Отец Тарасий потихоньку багровел, красным сделалось и лицо, но он переводил мигом. Набычился на попика и Байда:
- Есть и у нас таврованные, и не один, так разве то от Бога?
Тарасий закрыл своей волосатой рукой рот грецкого попа и объяснил Байде, что не таврованные, а те люди, которые жили здесь до греков - тавры.
Кошевой понял по-своему: греки, захватив эти богатые места, тавровали тех древних людей, а раз с тавром, значит - тавр.
- Пусти, Тараска, и скажи ему, пусть послушает, что я ему растолкую. Древних людей потавровали греки, которые здесь не зайды и не разбойники. Те тавры были разбойниками, а греки хорошие! Выходит у грецкого попа, что татары тоже не разбойники, турки тоже хорошие люди, плохие только мы, потому что таврованы, как те древние люди. Ну-ка, Крыня, Панас и ты, и ты, кто в неволе побывал, покажите тавро своему единоверцу! Спроси у него, Тараска, разбойник тот, кто носит тавро или тот, кто его ставит? Ей-богу, если слукавит грек, кормить ему рыб своими костями!
- Что сказать людям, - сломался грек.
- То и скажи им, что если хотят жить на православной земле, пусть платят десятину оттого, что выросло за год, чем им больше подходит: мясом, вином, серебром.
Тарасий прошёлся по огненной шевелюре пятернёй:
- Как, всем платить десятину или, может, татарам с турками и поболее?
- Да нет, вор у вора дубинку украл, сам же говорил, что сразу греки тавров, а потом татары, а уж потом турки! Выходит, всем поровну платить.
Кошевой почесал бритый затылок, поправил золотую серьгу в ухе, подкрутил оселедец и сказал Тарасию:
- Переведи единоверцу, что для них мы тавры, пираты и раз они захватили наш пиратский берег, пусть платят за это!
Собрав в благодатной долине десятину, отягощённые чайки поплыли вдоль берега на запад. Из Кафы спешили янычары, но труден путь через горы. Пока известили беглер-бея*, потом он не решался послать в погоню военные корабли - пираты могли напасть на Кафу и разгромить купеческие суда, а если они не будут ходить в Кафу, то какая она будет Кафа? Попутный ветер понёс чайки к громадным стенам Сурожа. Казаков дразнили пушечные хлопки.
- Пусти, батько, хоть как насолим!
- Нет, хлопцы, нет!
Летели чайки, отягощённые добычей, вдоль скалистых и песчаных берегов. Неслись с опозданием и посланные беглер-беем военные корабли на всех парусах. Гребцов не жалели, плетьми добавляя скорость. Беглер-бей осатанел, узнав, что пиратов горстка, всего на трёх челнах. Какая наглость: собрать десятину в Отузской долине! У него под самым носом!
Увидев надвигающуюся погоню, чайки разлетелись в разные стороны. Страх гяуров вселял уверенность в души султанских моряков. Вот-вот наглецы будут взяты на абордаж! Вот уже нависает нос переднего корабля над отставшей чайкой! Галионджи размахивают ятаганами, беспрестанно хлопают пушки, огрызаются фальконеты. Тяжёлые мраморные ядра, то обгоняют чайку, то падают сбоку. Описав замысловатую фигуру, дубовый бочонок, как дервиш, крутится на турецкой палубе. Застыли в ужасе моряки, уже наслышанные о том, какие подарки подбрасывают сарыкамыш-казаклер*! Отчаянный моряк не выдержал, решил сбросить бочку за борт. Столб огня взлетел выше мачт. Горели паруса, горели моряки. Что-то требовавший капудан-паша был сброшен своими же людьми за борт. Хлопнув фальконетами, чайка оторвалась от преследователя, но её догоняли и зажимали с обеих сторон два других корабля!..
Крестились казаки, вспоминали святого Николая, призывали на помощь Иисуса Христа, прощались друг с другом. Крыня подошёл к кошевому:
- Прощай, батько, нам в пекло, как у вас говорят, а ты человек святой - тебе в рай.
- Такой же, как и любой из вас.
Турки схватили крюком чайку, могучий казачина сбросил абордажный трап в воду, сам пронзённый десятком стрел.
- Всем за борт, - крикнул атаман, но казаки, сжимая сабли, не слушали его. Абордажные трапы схватили чайку с обеих сторон, но не турки, а казаки бросились по ним.
- Прощай, Гнате!
Неожиданный страшный удар выбросил атамана с кормы, на трапах звенели сабли. Над морем раздался дьявольский смех:
- Тато, мой тато, иду к тебе! - Пальцы с горящим фитилём нырнули в самую большую бочку с порохом...
Когда Байда очнулся, в стороне догорали два корабля, от чайки не осталось даже щепок. Звуков не было. Море, ночь, глухота. Атаман увидел далёкий огонёк, понял - там берег. Раз берег, значит, есть лодки, кони, браты-невольники. Берег - зто жизнь! Богатырской силы хватило только до берега, там её не стало. Турецкие голоса мешались с греческими:
- Сарыкамыш-казаклер, пират!
Кто-то рванул из уха золотую серьгу, кто-то ударил ногой в живот, ещё и ещё. Силу забрало море. Балаклава, били долго и старательно, потом бросили в лодку и, остановив идущую в Гёзлев купеческую галеру, передали связанного куском рыбацкой сетки пирата гёзлевкому санджак-бею.
Поглазеть на пиратского капудан-пашу собралось много народа. У одного из горожан ёкнуло сердце...
За несколько золотых монет охранявший зиндан янычар согласился передать пленному несколько пирожков с бараниной. Пирожки ошеломляюще пахли, и один из них янычар оставил себе. Волею случая это был пирожок с запечённой в нём пилкой по железу, и янычар без малого не поломал об неё зуб. О происшедшем тут же узнал Хасан-бей. Через несколько часов Габай был разыскан и предстал перед санджак-беем. Узнав, что пират освободил караима от весла на галере, куда его пристроил он, Хасан-бей всё понял и сказал:
- Я повешу вас обоих на двух концах одной верёвки.
Караима бросили в другую башенку, где кроме него ждало своей участи несколько конокрадов-цыган...
Байда, мешая татарские, цыганские и свои слова, спорил со старым цыганом. Старик много лет был атаманом и вспоминал свою жизнь. Однажды цыган спросил его:
- Откуда, казак, так хорошо знаешь татарский язык? Был у них в плену?
- Да, и в плену пришлось побывать, колодцы в степи копал, только татарский язык мне достался от матери, сестра Груня - та татарка и по отцу, и по матери. Когда отец привёз мать в Черкассы, она ждала ребёнка. Мать была очень красивой, и отец любил и мать, и мою сестру, он был настоящим атаманом. Только нашёл мать её первый муж и увёз в Крым. Когда отец не вернулся с похода, нас с Груней забрал к себе побратим отца - костоправ и пасечник Харитон. У Харитона своих сыновей было шесть, недавно погиб последний. А от Груни год назад получил весточку, передала провидцами, что женой стала у ширинского бея Алу-Арслана.
- Знаю такого бея, настоящий курт, а не арслан, - ответил цыган.
- Нам ждать нечего, скоро всё кончится, - сказал Байда.
- Слушай, а золота, серебра у тебя много? Если много, ты от Хасан-бея откупишься, он за золото тебя сам домой отвезёт! Моё дело иначе, я санджака уже дважды обвёл вокруг пальца, мне он не поверит, даже если и правду скажу.
Габая выкупили родственники, Хасан-бей действительно очень любил золото!
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Есть мнение.