Тайны Дикого поля

Глава

Казак Байда

Главной темой разговоров во Львове была болезнь самого богатого из горожан - купца Корнякта. Уже немногочисленные родственники потирали ладони, предвкушая баснословное наследство. Началась сырая осень, шли дожди. В размеренную, монотонную жизнь Львова ворвалась новая весть: к Корнякту приехал известный киевский лекарь Лейба Лейзор. О его могуществе ходили легенды. Прошло немного времени, и, к неудовольствию родственников, Корнякта увидели на собственных ногах среди шумевшей рыночной площади. Там же достраивался его дом-дворец.

Лейба Лейзор брал плату старым "больным" жемчугом, и это особенно устраивало жадного купца. Лекарь посетил ещё нескольких больных, тех, кто мог расплатиться жемчугом. Шёл дождь, прямо на улице Лейбу остановила красавица-шляхтянка. Вместо долгих объяснений она протянула древнее тусклое ожерелье из крупнейших морских жемчужин. Оно было настолько массивным, что Лейба долго стоял с открытым от восхищения ртом. Такого сокровища ему ещё не приходилось видеть. Таким ожерельем мог владеть, разве что, царь Соломон.

- Что пани хочет от бедного Лейбы? - наконец выдавил из себя лекарь.

- Горный орёл ничего не видит, верни ему глаза, если ты всемогущ, и это будет твоим!

Как джин*, повинуясь вещи, пошёл лекарь за обладательницей немыслимого сокровища. Лейба ворчал, что ему никогда не приходилось лечить птиц, но отказаться он не спешил. Лекарь готов был отдать свою грешную душу сатане, только бы не упустить эту драгоценность.

Шляхтянка привела его с чёрного хода в стоящий на обочине дом. В большой тёмной комнате сидел молодой мужчина с кожаной повязкой на глазах. Лейба не спешил снимать повязку.

- Что у пана с глазами?

Больной молчал, за него ответила женщина:

- Несколько лет назад пану в глаза попал уксус, с тех пор он не снимал повязку.

Лейба приказал завесить единственное окошко, зажег маленькую свечку и снял повязку. Левый глаз был белым и безжизненным. Лейба порылся в сундучке, достал какую-то траву и велел закипятить её на огне. Лекарь не спешил, долго отмывал правый глаз. Глаз был цел, но не реагировал на свет свечи. Движением руки Лейзор поманил хозяйку на улицу:

- Пан может видеть, но его нужно сильно испугать.

Хозяйка мотнула головой:

- Он не из тех, кто пугается.

Старик почесал то место, где раньше росла пышная шевелюра:

- Испугать нужно очень сильно, и я, кажется, придумал. У пана есть дети?

- Сыну три года!..

- Слушай меня внимательно, я вижу, ты мудрая женщина. Пана нужно привязать к столбу верёвкой крепко, чтобы не оторвался. Я скажу ему, что глаз будет видеть, если протереть его мозгом трёхлетнего ребёнка. Пани даёт согласие на смерть сына. Я буду точить камнем топор, в это время она введёт сына, чтобы отец с ним простился. Когда я ударю топором в телячью голову, пан будет думать, что я разрубил голову ребёнка. Пани будет говорить, что её уши залеплены воском, а лучше, чтобы так было на самом деле...

Всё решив, Барбара ушла к мяснику, а Лейба рылся в своём сундучке, что-то пытаясь найти. Вернувшись с завёрнутой телячьей головой, Барбара наклонилась к Ивану и что-то шёпотом ему объяснила. Вероятно, что будет очень больно, и лекарь просит привязать его к столбу, опасаясь за свои старые кости. Иван встал к столбу и дал привязать себя длинной верёвкой.

- Лекарь сказал, что твой глаз будет видеть, если его натереть мозгом нашего ребёнка. Я дала согласие. Ничего не говори, мои уши залеплены воском, я тебя не слышу. Жена и сын у тебя будут другие. Я знаю, что ты мне этого не простишь. Простись с Войцехом.

Ребёнок коснулся руками побелевшего лица отца.

Бесшумно дышала Барбара. Лейба перестал шуметь точилом. Раздался знакомый ватагу треск черепа... Страшный крик вырвался у Ивана из глотки. От страшного рывка сломался столб, к которому был привязан Иван. Упав вместе со столбом, он катался по полу и проклинал Барбару и лекаря. Обезумевший, он пытался встать вместе с куском столба. Лейба спокойно сказал ему:

- Пан слепой и не видит Лейбу, что он может ему сделать?

- Вижу, вижу тебя, я тебя на куски разорву!!!

Лейба взял двумя руками гуцульский топор, который застрял в телячьей голове:

- Если пан в самом деле видит, то чего он шумит?

Поняв, что его обманули, Иван притих, потом крикнул:

- Барбара, приведи сына!

Иван впервые за столько лет увидел Войцеха. Острым топором Барбара разрезала верёвку.

Лейба протянул руку за ожерельем и сказал, что Ивану нужно ехать с ним в Киев. Глаз отвык видеть, его нужно приучать постепенно, лечить травами. Барбара проводила Ивана, лекарь объяснил, что правый глаз успел закрыться, когда брызнул уксус, но потерял зрение от боли в левом. Как она хотела, чтобы её Ян видел!

Несколько месяцев прожил Иван в еврейском квартале Киева.

За возвращённое зрение Лейзор не зря взял тусклое негодное ожерелье, он умел лечить не только людей, но и жемчуг. О, это было очень трудное дело. Великий Аль-Бируни оставил много рецептов лечения жемчуга, но это было чрезвычайно трудно. Нужно было то, чего не было в Киеве: инжирное молоко, касторовое масло, лимонный сок, персидский поташ и многое другое... Как алхимики той поры искали "философский камень", так лекарь искал путь восстановления жемчуга!.. Всё это отвратительно пахло, жена постоянно ворчала. Как-то приехала в гости овдовевшая племянница, и случилось невероятное. Пересчитав снятые с нитки "больные" жемчужины, Лейба не досчитался одного шарика. При бережном отношении к ценностям он не мог простить себе такую оплошность. Он обыскал весь дом, никому не давал покоя, как вдруг племянница протянула ему на ладони жемчужину. Лейба был поражён, не верил своим глазам, жемчужина была драгоценной, играющей светом, как бриллиант. По размеру это была та же, но не "больная"...

- Где ты взяла её, Двойра? Это не моя жемчужина, хотя...

- Я видела, как её клюнула курочка, которую тётя сейчас готовит на кухне в чесночной подливке. Клюнула она её несколько дней назад...

Надеясь на рецепты Аль-Бируни, собравший кучу "больного" жемчуга, Лейба не мог считать себя богатым, если бы не арендованная у киевского магистрата корчма. Правда, корчмой занималась жена со старшими сыновьями. Так, случайно был открыт древний секрет Индии - обновление жемчуга. Аль-Бируни не знал этот секрет. Лейба не мог ни спать, ни есть, пока полученное ожерелье не было скормлено уткам, которых резали через полчаса после заглатывания жемчужины. Вот оно, перемытое и просушенное, собрано. О таком могла бы мечтать любая королева. Цену ему не мог назвать даже он, Лейба. Это был драгоценный, добытый в древности жемчуг из Персидского залива. Хитрый Лейба не спрашивал у своего больного, откуда у простой шляхтянки такое богатство. Он понимал, что такие вещи не приобретаются смертными людьми, ибо название таким вещам - сокровище. Он показал своему, теперь уже не слепому, а одноглазому гостю, изумительное украшение, но Иван не знал этого ожерелья, он его не добывал и никогда не видел на Барбаре.

Это было родовое сокровище магнатского рода Вербеци. Многие поколения закарпатских крестьян своим трудом дали возможность приобрести это бессмертное сокровище.

Надёжно спрятанный от посторонних глаз в имении Барбары Пясецкой, Иван не жил и не умирал. Многие дни пути отделяли его от ненавистного Стефана Вербеци. Его привёл сюда молдаванин Иона, опришек и бывший чабан Пясецких. Вместо посоха-палки в руках слепого была искусно сделанная космачским мастером бартка. Много труда и искусства вложил в неё кузнец и резчик по дереву. Рукоятка была инкрустирована слоновой костью, серебром и золотом. Она была сделана специально для защитника крестьян - ватага Смереки.

Вскоре после возвращения Ионы и Ивана Барбара засобиралась в дорогу. Кучером и проводником был верный Иона. Они приехали в замок Стефана Вербеци. Она назвалась княгиней Ружинской, следующей из Кракова во Львов к мужу, но их ограбили взбунтовавшиеся крестьяне, не будет ли пан добр дать в долг небольшую сумму денег и продукты. Польщённый вниманием красавицы-княгини старый пан Стефан воспылал любовью к путешественнице. Слуга принёс кубки с красным венгерским токаем, поднос с изысканной едой. Сославшись на то, что у пана Стефана душно, она попросила его отвернуться, чтобы она не стеснялась несколько раздеться. Приняв всё за правду, пан Стефан отвернулся. Нескольких секунд хватило, чтобы всыпать в кубок сильный снотворный порошок. Полуобнажённые груди красавицы опьянили старого развратника. Ружинская взяла кубок с токаем, тем самым обязывая к тому же галантного кавалера. Пан Стефан выпил залпом, еле дождавшись, пока мелкими глотками допьёт гостья, хозяин снова наполнил кубки... и уткнулся головой в ковёр прямо на полу. Он уснул, на этот раз навсегда. Много быстрее, чем раздевалась, Барбара оделась, развернула принесённый с собой свёрток, в котором была космачская бартка. В стене был приоткрыт тайник, из которого хотел одарить её спящий хозяин, Барбара выгребла в узел его содержимое. Мысленно обратилась к Матке Бозке, подняв обеими руками топор. Ни одного звука не донеслось из спальни...

Спокойно выйдя со своим свёртком, она сказала дремавшему магнатскому слуге, чтобы провёл её к воротам замка. Всё это было обычным для слуги, и он выпустил из замка карету куртизанки. Только утром поднялся переполох. Княгиня Ружинская оказалась другого возраста и никакого отношения к пану Стефану не имела. Бартка принадлежала казнённому ватагу опришков Ивану Смереке. Смерть Вербеци оставалась загадкой, вокруг которой ходили легенды.

Барбара не сказала Ивану о драгоценностях из тайника, сказав, что его топор отомстил за хозяина. Содержимое тайника было спрятано "на чёрный день".

Глаз полностью восстановил зрение, нужно было возвращаться к Барбаре и Войцеху во Львов. Провожая Ивана в дорогу, Лейба, понимая, кому он вернул зрение, сказал, что если нужно будет залечить раны или продать сокровище, то это не сделает никто лучше, чем он. Зная недюжинные способности метившего в кагалы* лекаря, Иван попросил его узнать всё, что только можно, о человеке среднего роста, с изрытым оспой лицом и разрезанной мочкой уха.

Не надолго задержался Иван возле любимой женщины и сына. Как только стало пригревать солнце, стал он собираться в дорогу. Барбара была из того сословия, где мужчины - вечные воины и дома сидят редко. Как когда-то в Карпатах она сказала:

- Лети, орёл, и далеко, и высоко, но, когда упадёт снег, мы ждём тебя, да хранит тебя Матка Бозка. Буду ждать тебя, проклинать листья зелёные, ждать снега белые. Орлы и збуйники оставляют следы на снегу, зима есть зима. В Киеве остановись у лекаря в корчме, за золото он сделает из тебя шляхтича-ляха. Ты знаешь хорошо наш язык, наши ненавистные тебе нравы и обычаи. Путешествовать - удел дворянина-шляхтича. Оденься по-польски богато, найми рукодайного. Тогда будет легче найти Мирона, ты его найдёшь. Не забывай отличительную черту польской шляхты - гонор и бахвальство.

Только в Черкасском казацком краю знакомые Лейбы знали около сорока человек с изрытым оспой лицом, у троих было нарушено или отсутствовало ухо. Лейба в Киеве был не менее могуч, чем его бог Яхве* в Ветхом Завете...

Посланник Сигизмунда I, прозванного Старым, отправленный к старосте Черкасскому и Каневскому - Евстафию Дашкевичу*, пан Смольский, застрял в Киеве. Вместо воеводы Немировича поклонник Бахуса и Венеры нашел мадонн из заведения Лейбы Лейзора... Сразу же утратил голову, как влюблённый, потом, как пьяный в полном смысле этого слова. Все обязанности взял на себя ватаг опришков Иван Смерека. Жажда мести толкала в неведомый край. Что-то гордое, орлиное было в одноглазом пане Яне Смольском. Его рукодайный Ежи Кубрицкий, вырученный новым сюзереном от расплаты за крупный проигрыш, не сомневался, что его пан такой же, как и он, обладатель "голубой крови". Польские ругательства слуги, крепкие вьючные и верховые лошади, красивая сбруя - всё подчеркивало знатность путника. Лейба советовал добраться до Черкасс по Днепру, но Иван решил туда и обратно ехать верхом. Степь очаровала и захватила его. Пять лет тьмы сменились голубым небом, зелёной травой, хотелось больше увидеть, больше узнать и, конечно, найти Мирона. Содержимое трубки с печатями его не интересовало, хотя это королевское послание было предлогом для поездки в пограничье. Их приезд неожиданно всех взбудоражил...

В привезённом указе Сигизмунда I на совместный поход в земли Великого Княжества Московского с Крымским ханом Мухаммед-Гиреем. Согласно договору, между Великим князем Литовским, королём польским и ханом от 25 октября 1520 года под бунчуки крымского воинства должны встать казаки черкасские и каневские во главе со старостой Дашкевичем. Большинство казаков выражало недовольство...

Собравшись в шинке, рискуя собственными головами, казаки ругали Сигизмунда и его указ. Кто-то в углу кричал:

- Одного Бога, одной матери дети с московитами. Наоборот, с ними по Крыму ударить нужно!

Сам староста так не считал, ему было всё равно: грабить названного брата или родного, лишь бы было, что забрать. Его люди подслушивали, кто что говорит, и доносили некоронованному королю пограничья.

Были созваны на раду к Дашкевичу казацкие атаманы, писари, судьи от громад (общин)...

Пан Евстафий Дашкевич хвастал, что Московскому государству наступит конец. Союз хана с Великим княжеством Литовским ещё не всё - после переворота в Казани, убравшего Шаха-Али - сторонника Москвы, ханом стал брат крымского хана Сахиб-Гирей. Несмотря на существующие разногласия, Мухаммед-Гирей рассчитывает на поддержку Астраханского ханства.

- Наоборот, надо с Москвой, да на Крым! - не сдержался Миса - лихой черкасский атаман Михайло Еськович. Ему, парнем ставшему атаманом, многое сходило с рук, чего Дашкевич не простил бы кому-то другому.

Крепко держал староста в своих руках пограничье. Каких только старых повинностей не дополнил, каких новых не выдумал. Для законности любил казаков называть мещанами Черкасс и Канева. Наступая на права казаков, он опирался на богатеев-дук. Разрешил им откупаться от воинской повинности, нанимая вместо себя людей.

Множество всевозможных панков, как свеча ночных мотыльков, притягивал к себе Дашкевич. Не был исключением и Ежи Кубрицкий, которому, как и многим другим, мерещилось чернённое русское серебро, драгоценные меха, белокурые красавицы с голубыми глазами. Весть застала казаков-дук врасплох. Нужно было кого-то нанять вместо себя. Такой человек должен быть пригоден к конному строю и не иметь собственной воинской повинности. Большим спросом пользовались панки-заброды и казаки. Ежи не нужно было долго уговаривать, с кем и как воевать, ему было всё равно. Возможность обогатиться в походе была сладкой и заманчивой. Проще было казакам-голоте, сами с себя смеялись, что голому собираться - подпоясался и пошёл!

Была половина июля, солнце палило немилосердно. Тот, кого считали Яном Смольским, собирался в обратную дорогу, уже без рукодайного. Поход ему был не нужен, а Мирона в Черкассах не было. Поняв безнадёжность своих поисков, решил добираться в Карпаты. Чтобы как-то смягчить жару, решил искупаться в Днепре. Сняв тяжёлый пояс с потайными карманами и саблей, даже не снимая сапог, бросился в воду. Через мгновение он услышал топот лошадей: кто-то за ним следил и увёл лошадей заодно с поясом и оружием. Пришлось вернуться в Черкассы без лошадей, без оружия и без денег. Хотел найти Кубрицкого, но того нигде не было. Наиболее подходящим было кого-то ограбить и взять, что нужно. Но какой-то необычной была здесь обстановка. Не было чёткого раздела на бедных и богатых, как в Карпатах. Здесь всё было как-то по другому, даже бедно одетый человек чувствовал себя вольным, и это сбивало ватага с толку.

Решил возле шинка присмотреть какого-нибудь богатея... Но оказалось, что и его искал человек и, вероятно, даже не бедный. Этот толстяк искал любого залётного молодца, чтобы нанять вместо себя в поход. Шляхтич в помятой одежде без коня и оружия был послан ему самим Богом. Согласился не сразу, ударили по рукам. Толстяк снарядил его так, как будто сам ехал на войну: боевой конь под турецким седлом, московская пищаль, вероятно, из боярских рук, два турецких кинжала, тяжёлая польская сабля-корабеля, запас пороха, пуль. Длинный матерчатый пояс и серая смушковая шапка придавали бравый казацкий вид. К седлу было приторочено всё, без чего нельзя в походе. Тот, кто назывался паном Яном, не собирался идти ни в какой поход, но пошёл...

Причиной был джура, расторопный сын нанявшего его казака. Мальчишка, близкий к возмужанию, вёз жареную с салом гречневую муку и куски жёлтого солёного сала. Как близкому человеку, мальчишка объяснил, что отец болел и стал толстым, из-за жира не может идти в поход, а староста сживёт со света всю семью. Он, Илько, один сын, с Ильина дня ему будет пятнадцать лет. Так случай привёл новоиспечённого казака в сотню атамана Еськовича. Четверть века прожил всего атаман, но его ненависть к захватчикам-иноверцам не имела границ и перерождалась в безумную ярость. Ездил он только на своих домашних лошадях, в которых угадывались венгерские скакуны. Трудно жеребцам в походе, день ехал сам, на другой день менялся с джурой, под которым тот мог отдохнуть. Шутя, Еськович говорил, что его скакуны быстрее татарских стрел. В конном бою он бросал поводья и управлял лошадью каблуками сапог, шпор не признавал. Рубился он одинаково и левой, и правой рукой, иногда обеими сразу. Новичка атаман встретил равнодушно, не по нутру был грабительский поход в русские земли, да и союз с кровным врагом не радовал. Ничего этого Иван не знал - ни загадочных противников, ни предводителя Дашкевича, давнего врага Москвы.

Кончался июль 1521 года, стотысячное войско крымских татар, ногаев-кочевников Северного Причерноморья и приведённых Дашкевичем казаков черкасских и каневских перешло Оку, главный тогда рубеж Великого княжества Московского. Одновременно, как и предполагал Дашкевич, с востока ударил Сахиб-Гирей с казанскими татарами и черемисами*. Казанцы опустошили Владимир и Нижний Новгород. Астраханцы не поддержали братьев-ханов. Встреча Гиреев состоялась у Коломны. Нельзя сказать, что нашествие было неожиданным. Главной бедой русских было то, что воеводы назначались по "древности рода" - происхождению, без учёта воинских способностей и личных качеств. За нерешительность и трусость бояр дорого платил русский народ.

Дашкевич рассчитывал, что Мухаммед-Гирей нападёт на Москву. Но хан, не имея осадной артиллерии, не мог рассчитывать на успешный штурм хорошо укреплённого города, вобравшего в себя множество людей из окрестностей. Он предпочёл обычную для крымских татар тактику: грабёж сельских поселений. Великий князь Василий III спешно собирал полки в Волоке. Приходилось ханам учитывать и стоящие на фланге в Серпухове русские войска с тремя воеводами, именно их бездеятельность помогла татарам беспрепятственно отойти за Оку с награбленным. Даже когда им в Серпухов был доставлен приказ выступить, они не подчинились Василию III, продолжая бездействовать.

Казаки, не в пример татарам, которые забирали всё, что только забирается, за исключением свиней, охотились за боярскими усадьбами, где было что грабить. Бездеятельный в этом походе Еськович вытеснил татарский чамбул из Великокняжеского села Воробьёво*. Кто-то из казаков пронюхал, что там есть подвалы с хмельными медами и заморскими винами. Еськович сказал:

- Бритоголовым татарам их Аллах запрещает пить вино, поэтому им нечего делать в "божественных подвалах".

Если бы воеводы взамен родовитости обладали воинскими способностями, то вряд ли черкасские бражники ушли бы целыми из тех подвалов. Казакам под угрозой смерти запрещалось пить в походе хмельное. Разъярённый Дашкевич хотел изрубить всю сотню Еськовича, но побоялся нарушить казацкий обычай. Привязанный к столбу атаман смотрел прямо в глаза старосте:

- Кто перед тобой?! - загремел Дашкевич.

Ещё не протрезвевший молодец, которого непросто было связать, сплюнул кровью и презрительно ответил:

- Хвост.

- Какой хвост? - не понял Дашкевич.

- Хвост бешеной собаки, которую люди называют ханом!

Казаки разбирали палки из кучи, атамана ждала страшная "столбовая" казнь. Рядом закопали второй столб, для ослушников. Если кто-то будет бить не слишком сильно, жалея товарища, то его привяжут к столбу, и будут бить, как и виновника, но в первую очередь. Первым стоял седоусый казак с глубоким сабельным шрамом на щеке. Подошёл с палкой к Еськовичу, перекрестился, задёргалась калеченая щека, бросил под столб палку:

- Михайло меня с татарского аркана вырвал, не могу, бейте меня, браты, я своё пожил.

Сам встал ко второму столбу. Мелькнула в ухе золотая серьга, Еськович спокойно ждал своей участи. Когда старый казак обвис под ударами палок, староста махнул рукой:

- Хватит, он своё получил!

Теперь нужно было бить атамана. Очередь попадала новенькому. Повертел в руках палку Иван, бросил на землю и молча пошёл ко второму столбу, где только что убили казака. Ропот пробежал среди казаков. Дашкевич подошёл к одноглазому:

- Кто такой? Где-то я тебя раньше видел?

Вспомнив Барбару, Иван дерзко ответил по-польски:

- Уродзонный* шляхтич пан Ян Смольский!

- Ты привёз королевскую грамоту?

- То так!

- Зачем стал к столбу? Жить надоело?

- Совсем нет, пан в каты не нанимался!

Стоявший рядом с Дашкевичем могучий человек с перначом полковника за поясом наклонился к старосте, тот ответил кивком головы в знак согласия. Атамана и шляхтича со связанными руками привязали к возу, и пошли они по русской земле на своих двоих, с петлями на шее, вслед за диким воинством. Иван спросил, кто был тот, с перначом. И узнал, что то был лубенский владетель князь Вишневецкий. В свою очередь спросил Михаил:

- Не пойму тебя, лях, чего ты к столбу встал, да и в подвалах ты с нами не пил, видел я вашего брата немало, какой-то ты не такой, как все остальные.

Вместо ответа Иван сказал:

- А что, казаки все одинаковые? Ты под палкой сюда пришёл, а многие грабить аж трусятся, даже по церквям шарят!

- Тебе-то что? Ты католик, не нашей веры...

- Нет, Михаил, я православный, как все русские. У нас в Карпатах говорят: "Русин", а ты считаешь себя русским?

- Иногда считаю, иногда нет. Видишь ли, моим предкам негде было брать жён, добывали турчанок, да татарок, а отец мать из Молдавии привёз. Считаю себя христианином, вот и крест на мне медный. А у тебя иконка католика на шее, а говорил - православный! Зачем врать было?

- Ничего я не врал, не верю в то, что бог есть, а матерь божью "Матку Бозку" мне на шею любимая женщина одела - она польская шляхтянка. Таких, как Барбара, больше нет. Люблю её.

- А я многих люблю, с одной скучно.

- Ты просто не встретил ту, одну...

О многом успели наговориться, пока дошли за возом от Великокняжеского села Воробьёва до города Рязани. Татары пытались взять город, но им мешали русские пушкари. Дашкевич предложил Мухаммед-Гирею взять город хитростью. Татары нахватали много ясыря, среди него был и плохой товар - старики и дети. Дашкевич решил их использовать в качестве живого щита, русские не будут стрелять в своих. А под стенами пушки уже ничего не сделают. Между "щитом" и пешими татарами поставили казаков Еськовича. Они должны были первыми лезть на стены. Михаилу и Яну вернули оружие, атаман шёл простым казаком. Он скрипел зубами и проклинал Дашкевича, который нагло нарушил обычай о золотой серьге.

Воевода рязанский Иван Васильевич Хабар оказался не в пример московским. Увидев, что татары, прячась за пленными, приготовили луки, он, определив направление их удара, приказал тащить пушки со всех других мест на опасный участок и ставить в ряд. Когда татары пустили в город тысячи стрел, пушки молчали. Город, как будто вымер, только то там, то здесь слышалось татарское "Алла!" На стенах ни души, по-воровски согнувшись, тащат казаки длинные лестницы за толпой стариков и детей. Еськович, хорошо знавший, что могут пушки на стенах, прохрипел Яну:

- Ещё шагов двадцать и город погиб! Эх, воеводы! Бить нужно. Нас бить, стариков, детей и татар!

Неожиданно, как гром среди ясного неба, сотни глоток крикнули:

- Ложись!

Попадали старики и дети на землю, упали казаки. Яна сбил с ног Еськович. В то же мгновение ударили пушки, картечь мешала татар с землёй. Зная, что пушки будут перезаряжать, татары, уцелевшие и раненые, кинулись назад. Снова ударил залп, прижав уцелевших к земле, стоило зашевелиться, опять били пушки. Еськович восторженно сказал:

- Ну и хитёр воевода, бьют третьи пушки, потом первые, вторые, постепенно их перезаряжают. Сколько же у них пушек?

Наступившие сумерки позволили казакам и уцелевшим татарам отойти от стен. Детей и стариков забрали защитники города.

- Семь лет назад один атаман, я у него джурой был, кричал в глаза Дашкевичу, что мы с русскими одной матери дети, сегодня ты в этом убедился. Кричали своим, а легли и мы, и нас спасли от картечи.

В походном шатре Мухаммед-Гирея Алу-Арслан, бей Ширинский хватался за кривой нож и кричал на Дашкевича, что тот заманил в ловушку его джигитов. Тысячи семей не дождутся своих мужчин. Его бесило, что казаки отлежались и почти все уцелели.

Еськович не мог прямо отомстить старосте, но был не из тех людей, кто не помнит обид. Дашкевич, как и татары, нахватал пленников-ясыря, рассчитывая получить выкуп. Там были люди, в основном из дворян, купцов и даже бояр. Простых пленников староста менял у татар на знатных. Михаил с несколькими шибайголовами решил отбить ясырь у Дашкевича и отпустить в Рязань, чтобы окончательно рассорить старосту с татарами. Они переоделись в снятые с убитых лохмотья. Несколько караульных казаков шевелились у костра, потом, наевшись, двое уснули. Один обошёл связанных пленников и пошёл к костру. Ян толкнул Михаила:

- Я пойду!

- Давай, мне не с руки своих резать. Сможешь?

- А то!

В душу Еськовича закралось сомнение: один на троих, да и новичок этот шляхтич... Но когда у костра метнулась тень, Михаил понял - это не новичок, а искусный воин. Казак не успел и пикнуть, свалившись под могучим кулаком. Так же быстро были повязаны двое спавших. Рты им набили вонючей шерстью, как делают татары. Вязали татарскими сыромятными ремешками. Всё произошло быстро. Еськович увёл пленников к воротам города. Ян разыскал бродившую татарскую лошадёнку, оставшуюся без хозяина, и зацепил повод за куст у потухшего костра. Как и думал Иван, караульные в один голос заявили, что на них напали татары. Неказистый бахмат, зацепленный поводом за куст, имел на задней ноге клеймо "гусиная лапа". Лошадёнка оказалась из бесчисленных табунов Алу-Арслана. Эту тамгу знали многие казаки. Жаловаться хану на всесильного бея было бесполезно, тот был богаче и сильнее хана, его род давал в ханские походы до десяти тысяч наездников, которые шли о трёхконь. Это девяносто тысяч выносливых лошадей, меченных "гусиной лапой". Дашкевич был в ярости. Шарпанув по ходу один из татарских чамбулов, он, к удовольствию казаков, повёл их домой. Поход, в основном, закончился, но отход шёл произвольною. Казаки, зная тактику татар, то там, то здесь, стали отбивать у них добычу.

Среди казаков было много знатоков Дикого поля. Ясырь обычно гнали мелкими ручейками и слабо охраняли, хотя найти их было очень трудно. Казаки подстерегали татар на бродах речек, рубили с налёта немногочисленную охрану, отпускали на все четыре стороны пленников, забирали награбленное.

Если нападали днём, вёл казаков Еськович, если ночью - головой всему был Ян Смольский. Его умение метать в темноте турецкие кинжалы вызывало зависть казаков. Охотились казаки в тех местах, где начинается северская земля и переходит в Дикое поле. Подходили к атаману бородатые русские мужики, рослые русые женщины. Благодарили за свободу. Одна красавица в богатом летнике спросила у Еськовича:

- А скажи-ка, добрый молодец, за кого нам Богу молиться?

Тот почесал затылок, подумал и сказал:

- За казака Байду, боярыня!

Прошло несколько дней, татары уже не попадались. Иван спросил у атамана:

- Кто такой Байда?

- У нас о нём старухи детям сказки рассказывают. Говорят, он зубами пулю ловит, не берёт его ни пуля, ни сабля, ни стрела татарская. Он в огне не горит, и в воде не тонет. Носит на шее медный крест, а в ухе золотую серьгу. Если найдут в степи татар или турок порубленных, спрашивают: "Кто их? - Это, наверное, казак Байда". Он бессмертен и всегда не молод и не стар. Где он гуляет, того никто не знает. Живёт за порогами на острове днепровском, на

каком - не знаю. Характерник он, колдун.

- Разве так бывает? Крест и вдруг колдун?

- Не знаю, бывает или нет, но он есть, я мальчишкой у него полгода джурой был. Дед мой, Сидор, пристроил. Знатный атаман, потом он к татарам попал, а оттуда с новым побратимом из неволи выбрался. Рассказывать дед о неволе не любил и вообще больше молчал. С нами здесь двое казаков того атамана из-за порогов. Можешь поехать с ними к самому Байде на остров. Он всё может: захочет - скажет, где твой враг пристроился. От него утаиться нельзя. В Черкассы не едь, не простит тебе староста дерзость, чуть казаки не взбунтовались из-за тебя.

- А тебе, Михаил?

- Со мной другое дело, не поеду домой - всех родных из-за меня изведёт кровосос черкасский, на мне может род угаснуть. В походе он легко мог со мной разделаться, дома он за серьгу может головой ответить: камень на шею и в Днепр. И потом, казаку ли смерти бояться? Она, костлявая, за ним с колыбели ходит - копытами татарских коней, горящими крышами родных хат, арканами на шеях сестёр и матерей, теми палками, что браты под столбом убивают. Вы, ляхи, Ян, за казацкой спиной живёте, редко пробираются к вам татары, да и тут же король с магнатами спешат хана задобрить, откупиться.

Разговор шёл с глазу на глаз у ночного костра, где-то затаились дозоры, остальные казаки спали. Так и не заснули друзья по несчастью. На рассвете Иван поедет на Запорожье к характернику-колдуну Байде. Только стало сереть, свистнул джуре Еськович, тот подвёл красавца-жеребца в белых чулках.

- Бери, Ян, бери от брата, недаром мы под Рязанью руки резали и кровь мешали.

- Пищаль, пистоли нужно хозяину вернуть.

- Ну не будь дураком, оружие теперь твоё, не зря же дука возле жены толстым брюхом трусил!

- И то так!

Расцеловались и разъехались. Прошло немного времени, и Иван за спиной услышал конский топот, догонял Еськович. Ещё не встал разгорячённый конь, атаман от седла свою вторую саблю в красивых восточных ножнах.

- Таких дамах* в Черкассах четыре: одна у Дашкевича, две у меня - обе от Байды подарок, но есть и четвёртая у вдовы черкасского казака, сказала, что отдаст её приданным за дочкой Оленкой. Больше ничего нет. И что ей за неё не давали: и новую хату, и пару волов, и

корову-ведёрницу - не согласилась. А когда уезжал из Черкасс, подстерегла меня Олена, бог весть, когда выросла, и, заплакав, сказала, что будет ждать меня. Я её оттолкнул, не хотелось в этот поход идти, злей собаки был. Крикнула она мне вслед сквозь слёзы "Чтобы твои сабли обе поломались, тогда ты мой будешь!" Да разве сломается узорчатая дамасская сталь? Бери, я себе такую самую за Оленой возьму, пусть хоть как родичи мои на дыбы встают. Да и без сабли вторую такую поискать надо - казачка!..

Повернул коня и поскакал за своими. Прощально заржал под Иваном белоногий Ветер. "Славный казак, а мне и подарить нечего", - подумал Иван.

Конь шёл мягкой рысью, как будто не касался копытами земли. Один из его спутников спросил, как он научился ночью так метко бросать кинжал? Иван ответил:

- Жизнь чему хочешь, научит. А ты видел, как бросают топор? Так вот, у того, кого я ищу, это получается не хуже, чем у меня с кинжалом. Пять лет я ничего не видел, тогда и научился по шороху бросать кинжал. Могу в полной темноте приколоть маленькую мышку к земле, чем громче звук, тем крупнее цель. Звук заменяет слепому зрение. Я никогда не перепутаю шорох человека и лошади, собаки и кота. Звук объёмен, он говорит о размере и форме. У меня было очень много свободного времени и большая жажда мести. Времени было почти столько, сколько бывает у мёртвых душ в ожидании страшного суда. Расскажи мне о Байде, правда, что он колдун-характерник?

- Да, так считают все, но он хорошо относится к казакам, как мудрый отец к детям. Его у нас так и зовут: "Батько".

- Давно он за порогами?

- Говорят, лет семь уже вне закона. Он был немного в служебниках у Дашкевича, да не поладили они. Байда хотел идти с казаками через Буковину в Венгрию, там шла страшная война крестьян с баронами, а казак, он как вольный земледелец, каким был его отец, его дед. Кто-то донёс старосте, который зубы точил на Москву: мехов, серебра захотелось. Был я джурой у одного каневского казака в том походе. Тогда у нас ничего не вышло. Встретили нас с друзьями-татарами севрюки князя Путивльского Василия Ивановича Шемячича, еле мы ноги унесли за свой Днепр, а татары за Ор-Капу. Ну а Дашкевич, он какой, не успокоился, подбил на Москву идти и воеводу киевского Андрея Немировича с киевскими казаками. Ну а главным в том походе был калга-султан, наследник Мухаммед-Гирей. Много горя наделали татары, да и казаки не лучше были!..

Тогда во второй раз пошли в марте, только снег сошёл. Сколько бы грабёж продолжался, то неведомо, только в середине апреля пришла весть из Крыма, что умер хан Менгли-Гирей, тот самый, что Киев сжёг. Мухаммед-Гирей всё бросил на Ширинского бея Алу-Арслана, он у них сераскиром-главнокомандующим был. Говорили, у них там интриги такие, что брат брата за трон готов живьём съесть. Стал он ханом, помог удачный для татар поход; сказывали, будто в городах Кафе и Гёзлеве продали сто тысяч пленников. Только недолго радовались своему шарпанью казаки. На следующий год, зимой, на литовские земли пошёл ширинский бей, и с ним шестьдесят тысяч джигитов. Дошёл до Тракая и Вильно.

Пленников набрал десятки тысяч, попало и казаков немало - на зиму по тёплым хатам разбрелись. Тут-то и вспомнили Байду, а тот набрал смельчаков в Диком поле и обрушился на татарские кочевья, угонял их отары и табуны. Ты видел, как Еськович сразу двумя саблями рубится? Это он у Байды научился. Только Батько это много быстрее делает. Что он выделывает саблями, глаз не успевает усечь, а если солнце светит, то один блеск и видно. Сабли Байда для себя сам куёт. На острове говорят, что закалял он их в крови диких

кабанов-секачей. Уж больно татары свиней не любят. Да и зверь славный: или ты его, или он тебя! Ну, а если ранен!?

- Приходилось встречаться, - улыбнулся Иван.

- Когда ушёл Байда из Черкасс с двумя десятками казаков, два года о нём никто ничего не слышал. А когда прошёл Алу-Арслан, объявился, и шли к нему со всех сторон. И не только казаки, больше беглые поляки, как ты, и литовцы, и московиты, и цыгане, и молдаване, и даже евреи. Все, кому нет возврата в родные места: кого палки ждут у столба, кого петля на каменных воротах, а кого и острый кол, которым протыкают человека, натягивая его за ноги посторонками, которые тянет пара волов. Проколотого, но ещё живого подымают наверх, а нижний конец закапывают в землю.

- Я такое видел, ты о Байде рассказывай, козаче.

- Тут и вспомнили люди, кто говорил им с татарами не водиться, на братьев своих не ходить, а стать басурманам костью в горле. Кого погнала жажда мести, кого утраченная семья или угнанная пара кормильцев-волов. Всех принимал Великий луг и Дикое поле. Манил своими чернозёмами, а ещё больше вольной волюшкой. Какие здесь пастбища! Сколько рыбы! Так вот, за порогами уже давно появились зимовники, которые иногда за большие размеры называют кошем. Кош у татар - обоз, у казаков - укрупнённый лагерь для хранения лодок, сетей, съестных припасов, оружия. Такой кош был приманкой для вечно голодных ногайцев, да и татар, там было, что грабить. Поэтому кош-зимовник, огораживали двумя рядами заострённых стволов деревьев - частокола. Пространство между частоколами затрамбовывалось землёй, которая бралась с наружной стороны стены, образуя глубокий ров, который соединялся с рекой и имел защитное значение. Такой укреплённый лагерь назывался сечью. В условиях постоянной военной угрозы таких сечей строилось много. Зимой часть казаков расходилась из сечей, а те, кому некуда было деться, охраняли лагерь. Тогда особую опасность представляют скованные льдом реки, и к сечи можно добраться конно.

На такую большую сечь и попал Иван со своими спутниками. Ватаг опришков был удивлён системой свиста у казаков. Любой сигнал передавался со скоростью звука. Молодой спутник переводил Ивану их значение. Несмотря на тёплое ещё время, казаков на острове Томаковка было мало. Зная тактику татар "ручьёв в реку", и ловили казаки эти ручейки, пока они не стали "рекой" - ордой. Старший из казаков, передав дозорным лошадь, ушёл к "Батьке". Иван со своим собеседником свели лошадей с плота и, стреножив, отпустили. Потом пошли отдыхать в крытую камышом громадную хату, которую называли не хатой, а куренем. Вечером отдохнувшего Яна повели к кошевому атаману. Наслышанный о легендарном Байде, он удивился, увидев перед собой обыкновенного казачину, каких здесь тысячи. Необычными были чёрные, пронизывающие насквозь глаза. За уши были закручены концы длинных усов. Хитро прищурил глаза:

- Наслышан о тебе, ляше! Да только какой ты лях? Правда, у нас закон, как казаки назовут, так и звать будем. Мне сказали, чего ты к нам приехал. Ты из дальних отсюда краёв. Ты ещё не вошёл, а я уже представил именно тебя... Я тебе, хлопче, кое-что расскажу. Далеко за Карпатами, под городом Темешваром начинался последний бой... Егорий Дожа, славный рыцарь, повёл крестьян против тех, кто их обездолил. Рядом с конницей Дожа стояли гуцулы со своими диковинными топорами. Потом люди видели в Карпатах куски твоего мяса, висящего на шестах вдоль дорог и тропок!..

- Ты великий колдун, атаман, как у вас говорят, характерник, скажи, где прячется тот, кого я ищу?

Как в татарской юрте, посреди хаты, под кузнечной воронкой горел костёр, к которому протягивал руки атаман.

- А Егория зажарили на железном троне живьём... - кошевой бросил щепотку соли на угли, они вспыхнули, - Какой был человек! Я бы тоже выдержал. Нет ничего такого, чего нельзя не выдержать... Лицо твоего врага изрыто оспой, не так ли, Иван Смерека? Я не ошибся, ватаг?

Иван был поражён суеверным страхом. Тот Бог, которому все молятся, не может того, что может этот колдун! Лицо карпатского ватага стало белым, как снег, его здесь, на краю земли, узнал человек, которого он никогда и не видел.

- С тобой, ватаг, вернулись мои провидцы, которые были при собаке Дашкевиче, рассказали о моём джуре Еськовиче и одноглазом ляхе, который его выручил. Дело у меня срочное, если хочешь, иди со мной, хочу Дашкевича окончательно рассорить с татарами и турками. Пошарпаем Кара-Кермен или, как его называют турки, Ачи-Куле*. Эта крепость закрывает выход сразу из двух рек: Днепра и Буга. Цепь натягивают басурмане от острова до крепости и пушки с двух сторон. До Очакова есть ещё одна цепь на Днепре. Крепость послабее, но тоже с пушками. Ислам-Кермен от нас рукой подать. Эту обойдём ночью берегом, байдаки перекатим на катках вокруг крепости. Многие купцы сплываются в Ачи-Куле, там встречаются наше зерно, воск, мёд, рыба, турецкое оружие, сёдла, украшения...

Иван заметил, что любую цепь можно разорвать плотами. Байда продолжил:

- Есть у меня казак, похожий на старосту Дашкевича, да и нужную одежду найдём, на видном месте выставим. И командовать через него буду. Многие турки старосту в лицо знают. А в отношении цепи посмотрим, слыхал, ты мастер на ночные дела.

Через несколько дней решили связывать деревья. Связывали прутьями ивы, татарскими волосяными арканами, сыромятными ремнями из воловьих шкур. Всё это сооружение готовилось в заводи, недалеко от Ислам-Кермена. Кое-что сомневался в затее, но спорить с кошевым никто не осмелился. В уже холодной воде возилось несколько сотен казаков. Байдаки были скрыты в прибрежных плавнях, проплыви мимо - не заметишь. На тот случай, если цепь не порвётся, Байда решил дать возможность туркам вдоволь попалить из пушек, и перед рассветом дерзко пройти берегом у самой цепи под жерлами раскалённых пушек. Волок занял бы мало времени, но риск был большой. Казаки в сумерках вытолкнули свой зелёный остров на середину Днепра. С обеих сторон сопровождали необычный плот, боялись, что где-то зацепится. Два казака поплыли вместе с островом. Соловей должен свистом дать сигнал, что с цепью. В любом случае сигнал по цепочке свистом шёл к байдакам. Последний байдак должен был собрать всю цепочку дозорных.

- Как думаешь, кошевой, не заглушат ли турецкие пушки твоих свистунов?

Байда ухмыльнулся, дёрнул длинный висячий ус:

- Того четова казака, что свистеть со Славуты будет, Соловьём недаром зовут, татары с коней падают от его свиста, они его шайтаном прозвали.

Стемнело, опустился туман. Байда перекрестился. "А говорят, колдун", - подумал Иван. Около полуночи загремели пушки в Ислам-Кермене. Послышался свист, сразу далёкий, затем приближающийся между выстрелами турецких пушек. Байда радостно толкнул Ивана:

- Ну, сильны, хлопче!

- Что сильны? - не понял Иван.

- Славута водой, а ты головой. Цепь лежит на дне двумя кусками!

Байда что-то считал, загибая пальцы. Казаки подошли к самой крепости. С байдака на байдак передавался приказ кошевого не отставать один от другого. Байда считал, когда раскалятся пушки и на них начнут лить воду. Иначе могут погибнуть пушкари. Наконец, прогремели ленивые последние выстрелы. Байда ударил пальцем в татарский бубен. Дружно, с богатырской силой ударили вёсла. Все байдаки благополучно проскочили Ислам-Кермен. Гребли долго и яростно, нужно успеть застать врасплох гарнизон Ачи-Куле.

Вечер густел синевой, с высокого минарета неслось над лиманом: "Я ху! Я хак! Ля илля илли ху!"

- Что он горланит? - спросил Иван.

- Зовёт на вечернюю молитву - намаз.

- Чудный у турок язык

- Это не по-турецки, это по-арабски, а значит: То он! Он справедливый! Нет бога краше

его! - перевёл Байда, - Наслушался я их: и турок, и арабов.

Туркам не помог их бог, казаки свалились как снег на голову. Многие не прекращали молиться, стоя на ковриках-намазликах. Всё в руках Аллаха, а их бог снимал головы казацкими саблями, с опозданием отозвалась пушка. Казаки уже ворвались в крепость. Такой яростной сабельной рубки Ивану не приходилось видеть до этого дня. Противником Ивана стал рыжебородый янычар. Он мельницей вертел ятаган и перебрасывал его с руки на руку. Чувствуя преимущество противника в силе, Иван левой рукой метнул кинжал. Байда был одет рядовым казаком и рубился с обеих рук, с ним никто долго не выдерживал.

А там, в стороне, в дорогом одеянии красовался пан Евстафий. Вокруг него стеной стояли казаки. Да, характерник* Байда, он есть и его нет, а "Дашкевич" - вон он, у всех на виду! Молодой турок зажал Ивана в угол, трудным для него был сабельный бой. За спиной у турка раздался резкий свист. Он оглянулся, этого хватило Ивану, чтобы раскроить его пышную чалму вместе с головой. Это был очаковский санджак-бей. С криком "Ватан!"* турецкий миралай-полковник врезался в гущу казаков и оказался лицом к лицу с Байдой. Казаки взяли их в круг, турок был искусным воином, даже Байда еле успевал перехватывать удары. Казаки отпускали злобные шутки в адрес полковника. Приговаривал и Байда: " Я тебе покажу "ватан", ишь, нашёл родину, заброда, весь Кара-Дениз его родина". Искусным ударом атаман выбил ятаган из рук полковника и встал левой ногой на его лезвие.

- Хлопцы, пан турецкий говорит, что всё Чёрное море - его родина! Слыхали - ватан!? Из христианских церквей своих мечетей наделали и уже - "ватан". В мешок его и в море!..

В крепости подожгли всё, что могло гореть. Кто держал оружие в руках или мог его держать, были безжалостно уничтожены.

Байды нигде не было видно, он и Ивану говорил здорово не высовываться из казацкой массы. Город-крепость был побеждён и разграблен победителями. У пристани стояли под грузом несколько турецких кораблей, охрана их была уничтожена. Казаки освобождали невольников-гребцов. Грязные, в истлевшем тряпье, они благодарили своих освободителей. Корабль опустел, и Иван обратил внимание, что Соловей не может сорвать замок на люке трюма.

- Подсоби, браток, - по-русски попросил казак. Замок был сложным, но только не для ватага опришков. Любили венгерские бароны и закарпатские магнаты вешать мудрёные заморские замки на свои хоромы. Соловей тихонько присвистнул:

- У нас в Козельске таких мастеров нету...

В трюме было несколько пленниц, одна из них маленькая, смуглая, как турчанка, бросилась Соловью на шею, тот ничего не понял. Думал, сумасшедшая турчанка, но Иван перевёл, что молдаванка говорит, что он самый лучший из всех и хочет, чтобы он взял её в жёны. Ошарашенный Соловей почесал затылок. Но тут был ошарашен и Иван, его остановили слова молитвы: "Господи, спаси и помилуй раба твоего, казака Байду!" Как будто ударил кто-то по голове, вытащил из полумрака красивую женщину: "Кто ты?" Но вопрос был лишним, он узнал ту боярыню, что отбили с Еськовичем у татар. Она тоже узнала одноглазого спасителя. Радостно бросилась, как к старому знакомцу, и обеими руками ухватилась за его левую руку. Иван не мог оттолкнуть её, она напомнила ему Барбару, их первую встречу. Она плакала тогда, уткнувшись ему в плечо, а он сжимал окровавленный отцовский топор, ничего не понимая в её польских причитаниях.

Невольники смешались с казаками, то там, то тут замелькали их исхудалые лица, грязные в лохмотьях тела. Всё так же красовался "Дашкевич". Юркие джуры сновали то там, то здесь. Кошевой решил часть невольников увезти на байдаках, их было более двухсот. Казаки захватили много турецких лошадей и сбруи, их бросать было жалко. Произошла заминка с наказным атаманом, кто поведёт отряд на Томаковку? Идти придётся через ногайские и татарские кочевья...! Увидев Соловья и Ивана с женщинами, Байда нахмурился, ненужное баловство, не казаки, а визири ханские с гаремом. Неудобно было распекать гостя, ведь гость есть гость. Кошевой обрушился на Соловья. Женщины на байдаке - плохая примета. Дикий огонь вспыхнул в глазах Соловья: "Пешком уведу её в Козельск." Байда поднял глаза на смуглянку и осёкся на полуслове. Потом что-то быстро-быстро спросил у неё по-молдавски.

Лицо кошевого застыло:

- Она дочь моего побратима Косты, лежал я у них долго раненый. Ляна носила мне живую воду, у них с трав росу собирают, изразцовую печь топила кизяком, чтобы приманить на крышу аистов, утверждала, что стоит аистам сесть на крышу, я встану на ноги. Характеница, каких мало. Отца и мать её турки убили, а её продали купцам на корабль.

- Хорошо атаман их язык знаешь, у меня на Карпатах были волохи и молдаване, я понимаю, о чём они говорят. Мы с Еськовичем эту боярыню отбили у татар, когда шли из-под Рязани, а теперь её же у турок отбили. Правду говорят, что нет такой петли, из которой нельзя выбраться.

Байда перевёл взгляд на русскую:

- Так говоришь, Иван, она за меня Богу молилась? Вижу, девка, из богатых ты, не меньше, как боярыня, откуда родом будешь?

- Я из Путивля, дочь князя Шемячича. Байда крутанул пальцем:

- Ну и свела судьбинушка! Что-то не пойму тебя, княжна, отец твой Василь Иваныч бил казаков черкасских, а ты за казака Бога молишь? - лукавый вопрос застыл на хитром лице кошевого.

- Тогда я маленькой была, когда казаки с татарами на нас напали. Отец их бил за то, что не с добром приходили. Слышал, наверное, как сказал князь Александр Ярославич Невский: "Кто с мечом к нам придёт, тот от меча и погибнет!" А был бы ты плох, казак Байда, не сказали бы мне твои друзья за тебя Богу молиться.

Байда хитро прищурился, потом сказал:

- То Ярославич из святого письма взял. Красна девица, тебя два раза казаки выручали от басурман, и ты, я вижу, на нас не в обиде. Сослужи нам службу, да заодно своим севрюкам и московитам. Не хотят казаки наши земли русские земли разорять, да есть у нас князь не князь, но и не просто пан, мы покажем тебе его, ты запомнишь, и всем говори, что отбили тебя у турок казаки пана Дашкевича, старосты черкасского и каневского. А про нас - ни слова. Я не Байда, просто люблю по морям "байдыки бить". Нужно нам, да и твоим не худо будет, чтобы турки с татарами на Дашкевича разозлились и не связывались, а наоборот, за врага имели. Тогда он не будет на ваши земли казаков гнать, и твоему отцу не придётся рубить казацкие головы. Княгиня Вишневецкая тебе кто?

- Старшая сестра.

- Мои люди проведут тебя в Лубны, а там князь Михаил переправит. Договорились с тобой? Байда слов на ветер не бросает, так, дочка?

- Так, славный казак Байда, всё будет, как ты сказал.

Байда прижал к себе молдаваночку и, не обращая внимания на оторопевшего Соловья, усадил смуглянку себе на колени. Прижал её к себе и сказал Соловью:

- Её отец был сыном господаря* Молдавии и внуком Стефана III, великого воителя. Войники* боярина Косты били турок при любом подходящем случае. Теперь его нет. После смерти побратима Косты она стала моей дочерью. Так-то, буйная головушка, это тебе не коней пугать. А раз в зятья ко мне хочешь, то идти тебе, шибайголова, наказным атаманом на турецких лошадках. Собирай охочих, кто хочет иметь коня. Оденьтесь турками, тряпья хватает, только не рядитесь в янычар, те всегда пешком ходят.

- Знаю, батько.

- От того, как ты возьмёшь Ислам-Кермен, будет зависеть судьба байдаков. Будут молчать пушки - уберегу дивчину, немало ты захотел, козаче безродный.

Оставив Ивану обеих женщин, Байда ушёл заниматься погрузкой "хлеба казацкого" - трофеев. Захватили много зерна, кто-то заикнулся брать побольше его, а не невольников. Байда прикрикнул на умника. Невольники приоделись в турецкую одежду. Многие решили пробираться пешком к Киеву. Были среди гребцов разные люди: казаки с Днепра и Дона, итальянцы, сербы, грузины, болгары... Байда предложил им воспользоваться турецким кораблём для возвращения на родину, но люди и слышать не хотели о своей плавучей тюрьме. Отправив почти полторы тысячи казаков с Соловьём на захват Ислам-Кермена, кошевой приказал отплывать. Отягощённые добычей байдаки осели в воде и против течения шли плохо.

К счастью, стояла безветренная погода. С впереди идущего байдака, чтобы облегчить ход, кто-то сбросил в воду небольшую турецкую пушчонку. "Если в Ислам-Кермене не возьмёте взамен пушку, то при дуване останетесь без "хлеба казацкого" - пригрозил кошевой. С тревогой увидели, что за ними погнался турецкий корабль, вошедший в лиман. Расстояние уменьшалось, но пушки ещё молчали. Никто не знал, зачем за последним байдаком идёт тяжелогруженая рыбацкая лодочка. На ней было четверо крепких молодых казаков и старый, чуть ли не столетний дед с пустыми глазницами. Кто и зачем взял его в поход?! Отрезав ножом буксирную верёвку, дед прислушивался к звуку турецких вёсел. Приложился к баклажке, висевшей на матерчатом поясе:

- Ну, хлопчики, плывите к берегу, догоняйте своих, дальше нам не по пути. Заплатят заброды за

всё сразу, за внуков и пасеку, за глаза казака Харитона!

Моряки подтянули лодочку к борту корабля железной кошкой на канате. Как только борт лодки ударился о борт корабля, раздался страшной силы взрыв, все байдаки встали. По лиману плавали горящие куски дерева. Лодка была нагружена смолой и бочками с порохом. В одну из них и воткнул тлеющий трут пасечник Харитон... Не стало прославленного костоправа, с его всемогущими пальцами.

- Он умер, как казак, отомстив за свои обиды, дал пример мужества своим младшим братьям-казакам, всем нам, - грозно сказал Байда и снял с головы шапку. Он выполнил просьбу старика, которому многим был обязан...

С тревогой подходили к Ислам-Кермену, вот-вот грохнут пушки!.. Вдруг раздался знакомый разбойничий свист. Он звучал, как музыка. Защитникам крепости была дарована "Дашкевичем" жизнь взамен оружия. Теперь мелкими пушками Ачи-Куле и Ислам-Кермена Байда усилил свою сечь на Томаковке, привёз большой запас пороха и картечи. Конные казаки провели бывших гребцов на территорию Черкасского староства. На Сечи остались немногие, надвигалась зима. Кое-кто из безродных казаков остался на острове, отдохнуть после турецких галер.

Иван уезжал во Львов, прощались с Байдой. Кошевой усмехнулся:

- Не думай дурного, сынку, среди молдаван под Темешваром был и я с десятью черкасскими казаками. Мой побратим Коста был внуком Стефана III, разбившего на реке Васлуй стадвадцатитысячную турецкую армию. Он хотел направить события в Венгрии против турок. В том бою мы оба были ранены, и нас вынесли до конца битвы. Тебя я запомнил в гуцульской шляпе-крысане, помню и твоих "чёрных хлопцев". Когда смерть поняла, что и на этот раз я не её, услышал от молдаван о смерти Дожа, о том, что куски твоего мяса Вербеци развесил чуть ли не по всем Карпатам. Когда я чудом выжил и уезжал, прокатилась весть, что Стефан Вербеци зарублен твоим топором в своей спальне, говорили, что это сделала какая-то княгиня.

- Его убила моя жена. Кто она, я сказать не могу, - ответил Иван.

- Тебя разыскивал здесь твой слуга-молдованин Иона. Он сказал, что его послала Барбара Пясецкая к тебе. Не сердись на Иону, его приняли за провидца, но он похож на одного из войников Косты, выносившего меня из-под Темешвара. Я поверил его рассказу. Так что я тебя ждал, зная, что ты у нас объявишься. Приезжай весной, поищем твоего Мирона. Если он в наших местах, найдём... Казаки верят, что я колдун-характерник, от этого лучше, вот я их и не разубеждаю!.. А с дочкой Косты мне не тягаться, сам увидишь - рваные раны глазищами гладит!

Technorati Теги: Книга,Крым,Украина,История