Глава 
Невольники.
Пришёл в сознание Соловей в глубоком овраге. Попробовал шевельнуться, где там, туго связанные руки затекли под сыромятными ремнями. Правое плечо ныло. Июнь на исходе, а его морозит. Байдану с него сняли, старые сапоги оставили. В голове шумело, как после медовухи. Казалось, чужая, не его голова.
- Добили бы! Зверьё степное! - плюнул со злостью, единственное, что мог сделать. Увидев, что он зашевелился, от костра подбежал старикашка лет шестидесяти, с редкой козлиной бородкой и такими же кустистыми усами. Что-то прокричал гортанным голосом. Цепкими, сухими, как деревяшка, руками проверил ремни. Стукнул кулачишкой в богатырскую грудь пленника. Сам себе буркнул: "Якши батыр". Много серебряных акче получит за него счастливчик Менгли. Хороший ясырь* хорошо стоит. Старый Касым знает толк в живом товаре, как и его хозяин Алу-Арслан-бей.
Касым всю жизнь провёл в набегах, за всю жизнь он не вырастил ни одного барашка, ни тем более, шапку проса или ячменя, не растил он ни виноград, ни яблоки. Всё это делали другие. Он же ел мясо и лепёшки, запивал их напитком из жареного ячменя, в матерчатом поясе носил зашитые золотые гасене. Было время, когда он был правой рукой хозяина. Подавал мальчишкой стрелы, смотрел за его лошадьми в походах. Долгие годы он был любимым и незаменимым рабом Алу-Арслана. Только с той злосчастной забавы с лисой всё пошло не так!..
По глубокому, рыхлому снегу, который редко бывает на берегу Чурук-Дениза*, камчой с тяжёлым грузилом, куском свинца в кожаном мешочке, Арслан гнал лису, стегая, то справа, то слева смертоносным грузилом. Лиса петляла, выбилась из сил. С коней падали клочья пены, они были на пределе. Как на байге, Алу-Арслан выхватил крошечный кинжальчик и вонзил его в круп своей лошади. Алые капли крови засверкали на снегу. Впереди замаячил табун.
Лиса бросилась к лошадям, ища спасения под конскими копытами. В бешеной погоне охотники не сразу поняли, что к чему. Касым увидел прижатый к бесснежной грязи
Чурук-Дениза табун. Перед оскаленными конскими мордами и готовыми ударить в любую секунду задними ногами, носились за свирепым жеребцом около десятка волков. Хотя можно было думать и наоборот, что это жеребец гоняется за волками.
Арслан-бей остановил коня, уйти от волков у того не было сил. Почуя свежую кровь, вожак бросил жеребца, решив, что раненый конь и человек - более лёгкая добыча. Тут подъехал ещё один человек, это был он, Касым... Выхватил лук - стрела пролетела перед самой волчьей мордой. За вожаком бросились и остальные волки. Крепкий волчий лоб в страшном прыжке встретился с грузилом, брызнул кроваво-жёлтый мозг. Стая тут же разорвала своего вожака. Это на несколько мгновений отвлекло волков от бея. Бей, стегая коня, стал уходить быстрее и быстрее.
Касым обогнал хозяина, увидев, что под тем упал конь. Волки были рядом. Хотел повернуть коня, это было выше его сил. Ещё долго летел Касым, но всё же стал!.. Подул на левое плечо, подул на правое плечо, чтобы прогнать шайтана, который тут как тут и подслушивает намерения человека и старается сделать ему назло. Сжал камчу и повернул обратно. Пусть лучше разорвут волки, чем всесильные родственники хозяина с живого снимут кожу!
Времени прошло немного, но то, что он увидел, было ошеломляющим. Возле хозяйского коня лежала волчица с высунутым языком и страшным мёртвым оскалом. Ещё дальше - три убитых волка. Их пронзили дальнобойные стрелы с красными перьями. Алу-Арслана нигде не было. В сторону Чурук-Дениза шёл след. Касым понял, что кто-то пришёл бею на помощь. Эти знакомые Касыму красные перья на стрелах, где он их видел и когда?
Изорванного волчьими зубами бея табунщики-цыгане зашивали в свежеснятую конскую шкуру. Старший из них сокрушался, что нет овцы или козла, шкуры которых, бесспорно, целебнее. Сбоку на низкорослой лошади сидел молоденький джигит, совсем мальчишка. В такие годы Касым в ашики* играл, а этот табун охраняет! Одет он был в овчины мехом наружу, как и большинство табунщиков. Весь его вид говорил о нищете. Только красавец-лук да изукрашенный колчан со стрелами были как бы не его. В колчане было только семнадцать стрел, тех же самых, что и в убитых волках. Тогда, к своему счастью и несчастью, он впервые увидел своего преемника Менгли.
Ширинский бей отдал мальчика для обучения грамоте и счёту к Гезлёвскому имаму*. Способный парень быстро овладел турецким и арабским письмом. Прошло несколько лет, и Менгли стал первым джигитом в степи. Вот и этого батыра-уруса он заарканил. Плохо, не успел уберечь хозяйского сына Рустем-бея. Последний сын Рустем стал утехой гурий в райских садах Аллаха. Касым представляет, как рванулось седло под счастливчиком Менгли от страшной нагрузки на аркан. И гяур, как соха, пахал траву за его конём. Воспоминания аксакала* были прерваны, подошёл татарский чамбул.
Соловей увидел, что прямо к нему подъехал тот джигит, который волок его на аркане. Два могучих степняка поставили его на ноги. Но он не мог стоять - затекли ноги и руки. Ослабили ремни.
- Ты мой ясырь, кто ты есть? Богатый? - с сильным акцентом по-русски спросил Менгли.
"Ишь, как по-русски чешет", - подумал пленник. Ответил:
- Русский я, куда уж богаче, - поднял истоптанный старый сапог. Менгли злобно дёрнул из голенища страшный кнут.
- Кто твой паша - воевода?
- Князь Василий Иванович Шемячич! Слыхал о таком? - соврал Соловей, назвав страшного для татар северного князя. Помолчав, добавил:
- Путивльский я.
Менгли поманил кого-то рукоятью кнута, татары вытолкнули избитого человека. В отличие от Федьки Соловья его не связывали ремни. Это был Филька-мясник или, как его звали в Козельске*, Нос. Звали его так за постоянно красный, курносый, на свиной лад нос. Дрянным, скандальным был Федькин земляк. Менгли для острастки легко стегнул Фильку кнутом.
- Знаешь связанного?
- Знаю, истинный Бог, знаю - по-бабьи всхлипывая, завопил тот, - посадский он, из Козельска. Тягловый, стало быть, человек. Да вот на мне кольчужка им кована. Кольчужника Матвея старший сын, Соловьём зовут, свистеть разной тварью может. Всё расскажу, выкуп дам, только жить хочу! Князя вашего, молодого, с перьями на шлеме он, разбойник,
молотом-келепом с коня сшиб!
Хищная улыбка заиграла на лице Менгли - сколько лет мечтает Алу-Арслан добыть русского кольчужника, да видно не много в Московии таких мастеров. Это удача! За такой подарок хозяин табун не пожалеет.
- Эй, Абибула, вяжи этого к дереву, проверим кольчугу на нём.
Громадный узкоглазый Абибула, как барана, привязал Фильку к дереву. Менгли вытащил стрелу с четырьмя длинными красными перьями, потрогал стальной наконечник пальцем, наложил её на свой мощный лук. Взвизгнула тетива из бычьей жилы, но, к удивлению ордынцев, стрела отскочила в сторону, вторая молниеносно последовала за первой, но не оказалась удачнее. Он подошёл к Фильке, потрогал кольчугу пальцами, остался доволен. Потом, вероятно, усомнился в чём-то, махнул Абибуле, тот лениво вытащил из голенища сапога нож и с нечеловеческой силой метнул его в пухлый живот мясника.
Кольчуга оставалась цела. Потом, под яростный рёв, обладателя волшебной кольчуги начали обхаживать кривыми саблями. Кольчуга осталась цела, пострадали только ремни. Обезумевший от страха и боли Филька оторвался от дерева и бросился наутёк. Кто-то из татар подставил ему ногу, и беглец растянулся на земле. С него бесцеремонно стащили кольчугу. Менгли прикинул её вес левой рукой и не без удовольствия пристроил её в ковровую перемётную сумку у седла.
- Этого, - показал рукоятью кнута на Фильку, - отпустить, от таких плодится помесь шакала и зайца. Он покажет несколько удобных деревушек, и пустите его домой. Его кровь нужна жителям города, который Великий Бату-хан назвал Могу-Болгусун - Злой Город. Чем больше будет таких, как он, тем легче брать ясырь. Когда я учился у гёзлевских дервишей, к ним в текие приходил турецкий зодчий Хаджи-Синан, который строит громадную и прекрасную мечеть. Он сказал, что дервиши, общаясь с народом, должны убедить, что убивать в набегах всех неверных - стариков и детей гяуров, это быть ахмаком, который рубит сук, на котором сидит. Чабана кормит отара, если её нет, он сдохнет с голода. Аллах создал гяуров для того, чтобы они были рабами правоверных. Когда он ушёл, имам плюнул ему вслед и прошипел: "Хоть ты и великий зодчий, верен пророку, а все равно остался греком. Ты родился гяуром, поэтому их жалеешь и мудрствуешь!"
Менги кивнул головой:
- Касыму с двумя джигитами доставить кольчужника в кочевье хозяина. Пусть Алу-Арслан сам решит: мстить за убитого сына или заставить делать много кольчуг.
Соловей доставлял много хлопот Касыму и особенно Абибуле, который пересаживал его с лошади на лошадь. Сами они, и батыр Абибула, и старикашка Касым, не говоря о мальчишке Рустеме, перескакивали с лошади на лошадь на полном скаку. Почти всегда ширинские джигиты двигались о трёхконь.
Табуны Ширинского бея давали в каждый набег до тридцати тысяч лошадей, под десять тысяч степняков-наездников. Все три лошади были осёдланы и шли на поводу, отдыхая без наездника. Соловей был немного легче Абибулы, но самым неудобным для мелких лошадок. Как-то в Козельске Филька-лавочник спросил у него: "Пусть у меня брюхо, во! А где у тебя восемь пудов спрятано?"
С его лошадей сняли перемётные сумки, арканы, ремни. Уже на вторую ночь Федька не мог сам слезть с коня, кряхтел батыр, усаживая пленника, ворчал Касым, презрительно сплёвывал Рустем. Им не нравилась вся эта возня с гяуром, пришёл бы в Крым ножками, как весь ясырь. Не мог Соловей есть сырую, вонючую, спрессованную под седлом конину с красновато-чёрной пеной. Касым давал ему понемногу сухой овечьей брынзы. После солёной брынзы нестерпимо хотелось пить. Несмотря на то, что ехали ночью в нежаркую погоду, с Соловья обильно лился пот. В сапогах было мокро то ли от пота, то ли от крови с потёртого стременами и седлом тела. Разбитной, неунывающий Федька молча выдерживал скачку. Иногда терял сознание, страшно скрипел зубами. Уже на первой днёвке в лесном овраге, ему не стали связывать ноги, а ещё через ночь перестали связывать и руки.
Татары понимали, что урус уже не может ни ходить, ни стоять. Потом пять ночей двигались шагом. Соловей отошёл, но не подавал вида. Все мысли были о том, чтобы выбраться на волю. Но сбежать от людоловов невозможно. Как избавиться от спутников? Может вырвать у батыра саблю, когда тот будет перескакивать на другую лошадь? Только сабля не молот, ею, как и конём, владеть нужно. Эх, келеп бы в руки, а там, была, не была, терять нечего. По силе на равных с ним только Абибула... Мелькнуло в голове, как дрались по праздникам, улица на улицу. Дубину нужно, а там посмотрим, чья возьмёт!? Да где её взять, дубину-то?
Лесов не стало, шла дикая степь, овраги с кустарниками, речки с камышом. На дневках двое караулят, один спит, наоборот бы.
Уже десятая дневка. Крымцы стали вдвое осторожнее, боялись черкасов-казаков.
На одиннадцатую дневку встали в заросшем кустами овраге, костёр не жгли. Сразу Соловей ничего не понял, но, когда заметался Рустем, застыл Абибула, что-то прошипел Касым, до Федьки дошло - близко есть кто-то, кого татары боятся.
Вскочил и засвистел страшным разбойничьим свистом. Шарахнулись лошади. Кулак Абибулы заставил его замолчать, в глазах замелькали кольца огня.
- Браты, - прохрипел Соловей.
Мимо проходили служебники князей Вишневецких. От неожиданного свиста шарахнулись кони под казаками. Казаки развернулись лавой к оврагу. Кто помоложе, с саблями наголо прыгали с лошадей и бросались в заросший овраг. Касым и Рустем бросились наутёк. Абибула где-то потерял нож и не мог его найти, чтобы перерезать пленнику горло. Когда он его нашёл, перед ним вырос маленький казачок с цыганскими глазами. Наглость мальчишки застала батыра врасплох, пока он хватался за саблю, его бычью шею захлестнул казацкий аркан. Резкий рывок свалил Абибулу на землю. Несколько человек в считанные мгновения обвили его верёвками. Живым взяли и Касыма. Рустем отчаянно бился, но был насквозь пробит казацкой пикой. Когда раненого Соловья вытащили из оврага, основная масса казаков поехала своей дорогой.
Подъехал сотник лет тридцати, небольшого роста, плотного сложения, лицо изрыто оспой, левое ухо разорвано. Глянул на Федьку оценивающе-враждебно и коротко спросил:
- Кацап* из Московии?
Соловей, потерявший на время дар речи, кивнул головой.
Сотник с немым джурой, маленький казак с цыганёнком Мишкой и пленные с завязанными глазами, двигались в густых камышовых зарослях. Федьке не сделали исключения. Конь под сотником вырывался. Потом кончились камыши, с глаз сняли повязки. На зелёном лугу стоял, окружённый громадным частоколом, хутор-зимовник.
Подъехав к воротам, сотник застучал рукоятью сабли по дубовым доскам одному ему известной дробью. За воротами забегали люди, умолкли злющие псы. Ворота открылись. Федьке связали руки за спиной и закрыли в одной мазанке с Касымом и Абибулой.
" Вот те и на, а говорили, что казаки с нами, русскими "одной матери и одного Бога
дети", - сокрушённый таким оборотом дела, Соловей не мог сомкнуть глаз. Где-то в полночь его повёл немой слуга сотника. За большим дубовым столом, заставленным многочисленной, сбивающей с ног своим ароматом едой, сидел сотник. От жирной еды и выпитого лицо налилось кровью.
- Что умеешь делать? Или думаешь, тебя отбили у татар за сердечную благодарность? Будешь хорошо работать, года через четыре дам коня, и езжай в свою Московию!
Федька не всё понимал по-украински, но ответил:
- Кольчужник я, кузнец, стало быть.
- Посмотрим завтра, какой ты кузнец. Не будешь ковать, так будешь свиней пасть.
Перехватив голодный Федькин взгляд, сотник молча взял со стола кусок хлеба и дал новому работнику. Хлопнул в ладоши, и тот же немой джура отвёл его в каморку. Фёдор плакал от радости и на ходу давился свежим хлебом. Не было ничего вкуснее и слаще.
Под утро немой джура увёл Абибулу и почти сразу же привёл обратно. Уже серело, когда увели Касыма, старика долго не было.
Узнав, что Касым - человек Алу-Арслана, сотник предложил тому жареную утку на деревянном блюде, глиняный кувшин с молоком. Красивая татарка застелила пол шкурами, убрала со стола свинину. Хозяин шлёпнул её по пышному бедру ладонью, не без удовольствия подмигнул Касыму и сказал по-татарски:
- Якши ханум, - пан сотник в переводчиках-толмачах не нуждался. Джура в роли слуги и караульного был без языка и предан своему господину, как собака. Кто и где ему отрезал язык, казаки не знали, грешили на татар или турок, сочувствовали парню.
Когда Касым разделался с уткой и с жадностью выпил молоко, Мусий, так звали сотника, схватил старика за козлиную бородку, тряхнул и сказал по-татарски:
- Если ты, похожий на собаку, будешь врать, я твоими старыми костями угощу своих волкодавов, но раньше ты будешь повешен на моих воротах, чтобы душа твоя прошла мимо ворот вашего рая. Я знаю Алу-Арслана, он был в этом доме, как зовут его жён?
- Галия, Зухра, Алиме, Фатиме!
- Кто сильнейший борец в роду Ширинов?
- Самый сильный Абибула-батыр, сейчас он твой пленник, но есть более ловкий и дерзкий - Менгли. Абибула мог бы разорвать его пополам, но когда дело доходит до борьбы на поясах, то лопатки Абибулы неизменно ложатся на землю.
- Я знаю молодого мурзу Менгли.
- Что борьба, он на любом коне выигрывает байгу. Когда он бросает аркан, то на шею жертве его одевают архангелы Джебраил с Азраилом*. Урус, который с нами, его арканом взял Менгли.
Глаза старика посоловели от "кумыса"*. Хозяин хлопнул в ладоши, и та же татарка принесла ещё один кувшин с молоком, смешанным с водкой. Старик поудобнее уселся, опёрся спиной о стену и повёл свой пьяный рассказ:
- Я знал его отца, это был настоящий воин, мурза - дальний родственник самого Алу-Арслана. Он не был беден, как многие, но и не был настолько богат, как бей Раздор между ними пошёл из-за красавицы, украденной в Бахчисарае. Её присмотрел Чура*, когда она щебетала с подругой у родника, забыв закрыть лицо. Был большой шум, девчонка оказалась ханской внучкой. Была страшная погоня, но Чура сумел затеряться в ногайских кочевьях. Рядом жили гяуры, а Чура вместе с ногайцами воровал у них скот.
Однажды кочевье выследили черкасы. Казаки сожгли все ногайские пожитки и увели молодых женщин. Джигиты пригнали много скота, но не нашли своих сестёр и жён, плакали старики и дети, никто не встречал героев. Как ни метался Чура, но нигде не мог напасть на след Наили. Несолоно хлебавши, вернулся он в улус. Через несколько лет он всё же нашёл её и снова выкрал, на этот раз у какого-то казацкого атамана с зимовника. Долго у Чуры с ней не было детей, но когда родился мальчик, а мужчины были в набеге, Алу-Арслан решил ею позабавиться. Мы с Меметом, ряженые ногайцами, украли женщину и завезли её в одинокую юрту на берегу Чурук-Дениза. Трудно было взять волчицу из логова, но я был хитёр, а мой друг Мемет - силён. Мы зажгли юрту, разбросав огонь, и оставили в ней крошечного волчонка. Алу-Арслан не справился с волчицей, она вытащила у него нож и вонзила себе под грудь. Мысли не было, что волчонок выживет, но его выкормила нищая цыганка.
Мусий подлил старику ещё "кумыса". Он понимал, что дойди эта исповедь до Алу-Арслана, она бы стоила рассказчику головы.
Касым с жадностью выпил белую жидкость, огонь и золото переплелись перед глазами!
- В том набеге, из которого вернулся Чура, погиб старший сын Алу-Арслана. У его жены - а она когда-то была невестой Чуры - осталось три девочки. Сын Али-бея, возвращаясь из Стамбула, пропал вместе с турецким кораблём-галерой. Род Алу-Арслана мог угаснуть. Сам он уже не мог иметь детей. Он вызвал к себе жену погибшего старшего сына и сказал: "Или ты родишь сына от Чуры, или тебя, как кошку, разорвут дикие кони-тарпаны. Ты видела тарпанов, дочка? Никто ничего не должен знать".
Тёмной ночью в слезах к вдовцу пришла вдова. Утеха, порыв, несколько раз ночь сменяла день... Потом неосторожного Чуру пронзила ногайская стрела, пущенная Меметом. Совсем не случайно потом мой турецкий кинжал пронзил широкоплечую спину Мемета. Видит Аллах, грех по приказу бея - грех бея! На диком берегу Чурук-Дениза я старательно срезал кустики полыни, долго рыл яму, это был мой соратник по многим делам. Когда засыпал глиной, притоптал ногами, лишнюю землю перемётной сумой отнёс в дар горько-солёной воде Чурук-Дениза. Слой земли с полынью положил на место. Привезённой в бурдюке водой полил кустики, полюбовался чистотой своей работы. Стал на колени в сторону Мекки и помолился Аллаху!..
- Ну и родился наследник?
- Нет, родилась Мирьем, а выкупили в Черкассах* Камбирдея. А вот как оказалась у тебя Мирьем, я не знаю. Не думай, почтенный, что Касым любит хозяина, Касым любит жёлтый металл. Много золотых монет... - на этих словах голова старого людолова упала на грудь. Он повалился на мазанный глиной пол...
...Под кожей пробегал озноб от противного скрипа не смазанных колёс арбы, третью неделю караван ползёт на юг. Непривычные гортанные крики татар сливались с ржанием вьючных лошадей, рёвом волов и верблюдов. На этих двадцати арбах везли самый дорогой ясырь: мальчиков-гяуров в сауч грозному сюзерену Гиреев, султану "Блистательной Порты", как величали свою покровительницу Турцию.
Гришатка не знал, как и другие мальчики, что они стали аджем-огланами. Пройдут годы, забудутся родные места, имена и лица, с презрением и злобой будут они относиться к христианской вере отцов, забудут родную русскую, польскую или литовскую речь. Мальчиков усердно кормили, в отличие от всех других пленников, которых становилось всё больше и больше. Татарские чамбулы с добычей стекались к каравану. Караван-баши Менгли, подтянутый, стройный джигит, знал, что хороший товар должен иметь соответствующий вид. Ни одна камча* не коснулась запуганных мальчиков. Будет доволен мурзой хозяин присивашской степи Алу-Арслан-бей, глава рода Ширинов. Хитёр Алу-Арслан, как две лисы вместе! Пошлёт в Стамбул хороший подарок-бакшиш султану, великому везиру, их жёнам и будет тот из Гиреев на крымском троне, кто угоден старому лису. Хорошо русское серебро - глаз не отведёшь! Молод султан Сулейман I - русские, литовки, полячки украсят собой султанский гарем. Ну а главное, нужны мальчики в аджем-огланы, будущие янычары, опора и карающий меч падишаха в пехотном строю. Они своим зверством нагоняли страх на врагов Хункера, таща у себя за плечами головы убитых недругов. Знал, кому поручить готовить бакшиш, Менгли во всём первый. Бей сделал его, табунщика, людоловом.
Добыча рабов, чужого скота стали его ремеслом.
Кончилось Дикое поле, караван подходил к Ор-капу*. Менгли уже слышал соляной, с детства привычный запах Чурук-Дениза. Облегчённо вздохнул. Вспомнилось родное кочевье, горячее дыхание и страстные поцелуи Лолы. Удалось разминуться с казаками-черкасами, говорят, что в них вселяется шайтан* - так бесстрашны они в открытом бою. Выпрягались арбы, снимались вьюки с животных. Менгли отпустил от себя питомца, единственного внука Алу-Арслана. Тому хотелось посмотреть, как будут делить добычу. Всё лучшее шло в сауч, потом в десятую часть для хана, потом выделялись ещё несколько частей для беев и мурз. То, что осталось, делилось между рядовыми ордынцами. Но очень быстро добыча скупалась беями и мурзами за медные и серебряные акче*, баранов и жеребят. Внимание мальчишки привлекли два задравшихся земляка.
Громадный Мустафа ударил шустрого Джепара, тот тянул к себе белокурую полячку; схватились за ножи, бросив несчастную добычу. Кто взял бы верх - медведь Мустафа или шакал Джепар - неизвестно. Пятнадцатилетний Камбирдей конём налетел на оставленную ордынцами жертву, турецкий ятаган молнией сверкнул в воздухе. Подросток, оскалив от удовольствия редкие гнилые зубы, крикнул:
- Эй, ты, ненасытный Джепар, бери себе её голову, а ты, старый Мустафа, бери всё остальное!
Когда он отъехал, Джепар сплюнул со злостью:
- Будь ты проклят, щенок! В твоей юрте не переводится мясо, я моя мать не может заварить нам горсть жареного ячменя. Старший брат погиб в набеге, всё мечтал денег на калым собрать, купить невесту, да где там. Отец не хотел идти в набег, так вот этот старый дурак Мустафа по повелению Алу-Арслана привязал его к хвосту дикого коня-тарпана*. Так никто его больше и не видел. Хотел за жену эту гяурку взять, чтоб на вас обоих шайтаны воду возили!..
Камбирдей уже затеял возню с молодыми джигитами. Сперва схватились руками, стягивая один другого с коня. Но вот Камбирдей не удержался в седле и, чтобы как-то отыграться, потребовал борьбу на поясах. Ничто так не любо крымцам! Джигиту пришлось оставить коня, он нехотя вошёл в круг, но не хотел бороться, опасаясь мстительного княжича. Потом вышел ещё один джигит, и его Камбирдей положил на лопатки. Вскоре желающих бороться не было. Менгли, видя бойцовские качества ученика, подкрутил свои редкие усики - его заслуга.
Камбирдей скользнул взглядом по пленникам и остановился на крупной фигуре Гришатки. Бесцеремонно, как барана на зарез, вытащил его в круг, надел на мальчика пояс, протянутый услужливым джигитом. Предвкушая неизменную победу, провёл любимый приём Менгли. Рывком оторвал Гришатку от земли и молниеносно стал падать на землю, во время падения обернул противника в воздухе и должен был прижать его лопатками к земле. Но получилось нечётко, и Гришатка упал боком, не коснувшись лопатками земли. Камбирдей, поспешивший исправить оплошность, неожиданно для всех очутился в двух шагах от Гришатки, больно ударившись лицом о пыльную, словно каменную, землю, потрескавшуюся от зноя и соли.
Такого оборота не приходилось видеть даже старикам, от удивления зацокавших языками. Кто-то суеверно крикнул: "Шайтан!", другой качал головой: "Батыр!" Ещё секунда, и с окровавленным, забитым солончаковой пылью лицом, Камбирдей кинулся к мальчику, на ходу выхватывая у кого-то из джигитов нож. Остолбенели в ожидании расправы даже те, кого таким зрелищем не удивишь. Рассекая воздух, кнут змеёй обвил клинок: могучий рывок, и нож улетел далеко в сторону.
Княжич затрясся от злобы, прыгнул на коня и понёсся, куда глаза глядят. Его сжигал позор, и он не мог вернуться к каравану.
- Перебесится и вернётся, - решил Менгли, зная строптивый характер ученика.
Злющий бахмат уносил единственного наследника старого Ширинского бея всё дальше и дальше...
Трое суток простоял караван, потом хлынул южный ливень, грозная стихия обрушилась на беззащитный караван. Совсем недавно каменная солончаковая степь раскисла в вязкое болото. Менгли знал, что без Камбирдея ему нет дороги домой.
В нижнем течении Днепра жили гяуры, которые называли себя казаками, что значит "вольные". Это были беглые отчаянные изгои многих народов, не желавшие гнуть спину на своих и чужеземных панов. Здесь ловили рыбу, бортничали, охотились. Они представляли для кочевников постоянный военный щит. Отбивали награбленное у татар, а то и татарские кочевья шарпали. Каким-то непонятным чувством Менгли был уверен, что мальчишка попал к ним. Турки и ногайцы не в счёт: те рады услужить бею. Казаки!.. Они, как зёрна в жернове, зажаты между княжеством Великим Московским, Литовско-польским государством с одной стороны и Крымским ханством, с ордами Ногайской, Буджакской, с турецкими гарнизонами в крепостях - с другой. Только шайтаны, а не люди могут противостоять таким грозным силам. Эти обречённые люди, принудительно или добровольно лишившихся гражданства в своих краях, отстаивали право на свободную жизнь с яростью поднятого из берлоги медведя.
Менгли мог только этим объяснить, почему они - сеймены - вечные воины, избегают встреч с этими Деджалами*. Хаджи-Синан возле будущей мечети "Джума-Джами" в Гёзлеве сказал её имаму:
" Будь они, христиане, в одну душу, то и Крым бы не был Крымом, а род Гиреев был бы у них чабанами, а не всесильными ханами!"
Самое страшное, что эти люди из камышей почти никогда не брали пленников. Когда сам постоянно голоден, не будешь чужой рот набивать едой. Там, чуть выше Ислам-Кермена*, среди комариного царства есть затерянный в плавнях хуторок-зимовник, который по имени бывшей хозяйки зовут "Горпина". Там уже давно хозяйничает не могучая казачка Груня, а лубенский сотник, пан Мусий. В поясе Менгли зашиты золотые гасене* и дукаты, ради которых Мусий найдёт мальчишку. Только не было бы поздно!.. Эти казаки!
Уже схлёстывались пути молодого людолова со степными рыцарями, об одном упоминании о которых у Алу-Арслана дёргалась щека, и он приходил в дикую ярость. Молодой, некованый коник мягко нёс мурзу, два таких же неслись птицами на поводу. Время от времени на полном скаку он менял лошадь. Погони он не боялся и летел, как птица, днём и ночью, чётко разбирая путь по звёздному небу и известным ему приметам.
Первый раз судьба свела Менгли с казаками лет пятнадцать назад, ещё безусым джигитом. Тогда Алу-Арслан решил сделать хорошее, на его взгляд, дело: добыть красавицу-княжну стареющему Хункеру Баязиду II, в Стамбул и, что особенно нравилось в этой затее крымскому волку, то, что была эта красавица родной дочерью самого Путивльского князя Шемяки - защитника Новгород-Северской земли.
Ходивший провидцем с армянскими купцами Касым так усердно её расхваливал, что Алу-Арслан сам хотел повести ширинцев. Но севрюки - страшный народ, их обходят стороной даже ханские походы, когда идёт восемьдесят-сто тысяч крымцев.
Алу-Арслан решил послать проныру Касыма с джигитом выкрасть княжну, но, не будучи уверен в его способностях, старшим послал более надёжного мальчишку Менгли. А старого прохвоста просто проводником, чем немало того обидел. Только, что для бея раб? После, поразмыслив, Касым остался доволен, что не он юз-баши-сотник. Это то дело, в котором легко остаться без головы, а она всего одна. В чамбул-отряд вошло тридцать степняков-ширинцев. Лошадей брали, как всегда, из табунов бея. Шли о трёхконь. Касым надеялся, что мальчишка в этом деле Менгли свернёт себе шею. Не понимает, что идёт на верную смерть, неужели бей верил в успех? Наверное, ведь послал самых сильных, ловких, яростных!
Шли ночами, днём прятались. На первой днёвке Менгли развернул на земле кожаную попону, насыпал в неё муки, выровнял ладонью и сказал Касыму:
- Покажи дорогу к тому городу.
На белом фоне под грязным пальцем изогнулась дуга Днепра, его приток Псёл, идущий со стороны Москвы. Там, где начинался Псёл, появился исток третьей реки - Сейма. Путивль стоял на его берегу. Касым указал путь в междуречье, где меньше людей и легче спрятаться от постороннего глаза. Менгли такая дорога показалась длинной. Он провёл рукояткой кнута напрямую через Псёл.
- Спешишь к гуриям в райские сады Аллаха? - спросил Касым.
- Если мы не придумаем, как вернуться без девчонки домой, то быстрее встретимся с шайтаном, чем с хозяином! - молодость и самоуверенность не позволили Менгли согласиться с хитрецом.
- Спеши, - снова огрызнулся Касым, - с таким же успехом бей мог послать тебя украсть кольцо с пальца самого Иблиса*
Джигиты, посланные вперёд, притащили худого, бородатого русского мужика. Их вид свидетельствовал, что они захватили чуть ли не самого главного гяура. Беглый мужичонка, конечно, ничего не знал. Брать ясырь было ещё рано, а свидетели не нужны. Чувствуя свою обречённость, бедняга начал креститься, что страшно разозлило Касыма. Он толкнул сурового воина Сейдали:
- Помоги ему быстрее добраться к своему аллаху!
Мощный удар кривой сабли, и покатилась обросшая волосами голова под ноги лошади Менгли.
- Тьфу, шайтан, - сплюнул Мурза, - и кому ты был нужен!
Неодобрительно глянул на Сейдали и Касыма. Зодчий Хаджи-Синан говорил, что убивать нужно только тех людей, которые держат в руках оружие и могут убить тебя. Глупо умерщвлять людей, способных тесать камень, строить дворцы и мечети правоверным!
Неслись крымцы целую ночь, опять перескакивая с лошади на лошадь. Днём прятались в многочисленных оврагах. Пятой ночью уткнулись в реку. Шестой перебрались через Псёл, и нашли заросший овраг. Где-то здесь начиналась земля грозных севрюков. Менгли решил разделить чамбул на три части по десять джигитов. Сам взял самых молодых к Путивлю, Касым со второй десяткой уходил вправо, а третьи с он-баши Сейдали - влево. Время сбора было оговорено - рождение молодого месяца, место то же. Более десяти дней у них. Ушедшие по сторонам, должны были выманить защитников, навязать Путивльцам байгу-скачки.
Менги уже несколько дней просидел в кустах, почти у самых ворот крепости. Они переоделись в русскую крестьянскую одежду, чтобы случайно не привлечь к себе внимания. В город идти боялись - узнают. Сидел часами на высоком дереве, всматриваясь в жизнь крепости...
К воротам подъехал всадник на взмыленном коне, не прошло и получаса, зазвонили колокола. Повернувшись вправо, Менгли увидел клубы дыма - Касым начал воевать. Пусть погоняются гяуры: три лошади не одна, куда им!
Если человек станет в стременах, а второй ему на плечи, то третьему, полегче, удастся влезть на стену и тихонько прикрепить аркан. Это был крайний случай. Нужно выследить здесь, за воротами. Конечно, княжна не будет одна, если удастся схватить её, то даже его сильный конь не унесёт двоих от погони! Где-то нужно спрятаться с добычей, а лошадь уведут джигиты, потом ночью приведут лошадей, а ночь есть ночь - недаром её всё зверьё любит! За одну ночь степняки вырыли нору в береге реки, вход в неё закрывал собой густой куст. Менгли надеялся на удачу. Вот дым повалил далеко с севера. "Молодец Сейдали! - подумал
мурза, - далеко забрался". О нападении на город с десятью джигитами нельзя было и мечтать. К воротам с окрестностей стекался народ. Везли и несли свои пожитки, гнали скот. Умный конь лежал в густом кустарнике, ничем себя не выдавая, а его хозяин изнывал от жары на высоком дереве. Вдруг навстречу людскому потоку выскочили три всадника. На богатой сбруе блестели серебряные бляшки. Люди поворачивались к ним и снимали шапки, кланяясь. Сердце Менгли ёкнуло - она, княжна. Та, на белой кобылице. Куда они? Без охраны?
Он кошкой слетел с дерева, молнией врос в седло. Хотел налететь ураганом, вырвать из седла. Нет, крепость рядом - нужно пустить дальше! Он крался за ними на большом расстоянии. Потом полетел, как ветер. На берегу паслись три лошади. Две женщины у берега, одна подальше.
Могучий конь с берега прыгнул в воду вместе с наездником и поплыл с отчаянной силой. " Та, что дальше", - подсознательно выбрал Менгли. Раздался крик, но было поздно, ухватив жертву за волосы, он соскользнул в воду. Она не могла сопротивляться - между ними плыл никем не управляемый конь, понимая своего хозяина без всяких команд. Левой рукой Менгли помогал коню, правой держал волосы и седло. Вдруг что-то обожгло левое плечо, боль становилась нестерпимой даже для умеющего владеть собой степняка. Конь стал выбираться на берег. Менгли перекинул пленницу через седло, как кусок кошмы, а сам прыгнул на круп сзади маленького татарского седла. Он знал, что верный бахмат долго не выдержит, но пустил его так, как заканчивают байгу - страшным галопом. Тайник был не очень далеко, рядом с ним прятался мальчишка Бекир, самый шустрый и лёгкий из всех ширинцев. У него две лошади эта пойдёт третьей...
С клочьями пены донёс их конёк до норы. Менгли стащил жертву с лошади и затащил в нору. Бекир овечьей шкурой затёр его следы, прикрыл кустом нору и бросил вызов к байге многочисленной погоне. О тайнике никто не подозревал, и погоня ушла по следу трёх некованых лошадей. Оставшись в темноте, Менгли вырвал стрелу, торчащую в плечевой мышце, остановил кровь тонким сыромятным ремешком, перевязал рану оторванным рукавом русской рубахи. Ремешки - постоянная принадлежность ясырников-людоловов: приторочить награбленное к седлу, остановить кровь... Нащупал рукой пленницу - дышит. Будто огнём обожгла руку девичья грудь. Он приподнял её и натянул на упругое тело рубаху с оторванным рукавом. Куда-то исчезла боль в плече. Страшная сила тянула его к девичьему телу. Но он знал, что его задавят тетивой лука за то, что готовится самому падишаху. Перед глазами появилась молочная сестра - цыганка Лола из далёкого ширинского кочевья. Невеста - не невеста, но желанная и любимая. Шариат - мусульманский закон не разрешает сочетать браком молочных брата и сестру. Когда Менгли особо нужен Алу-Арслану, то он обещает уговорить муллу на этот брак. Но, как только рисковое дело сделано, бей "забывает" о своём обещании. Привезёт княжну - бей выполнит то, что обещал, и он женится на Лоле. Так клялся Алу-Арслан над Кораном*.
Стук кованых лошадей говорил о том, что его ищут; на всякий случай связал пленницу и натолкал в рот шерсти. Полдня и полночи показались Менгли вечностью. Десятки раз стучали кованые копыта, лаяли собаки, которых сбивали с толку тёртые семена, данные ширинским знахарем Алимом. Мурза хотел покормить пленницу, но та укусила его за палец, пришлось снова набить ей рот шерстью.
В полночь его слух уловил звуки топота двух некованых лошадей. Княжну привязали к седлу, а сзади уселся Бекир. В случае погони, у них небольшой вес даже вместе. Бекир показал камчой на тоненький полумесяц - символ их веры. Рассвет встретили в том овраге, где все должны были собраться. Из десятки Касыма уцелели только он сам и батыр Абибула. Из десятки Сейдали - только расторопный Джепар. Он рассказывал, как они с Сейдали "воевали". Он-баши убивало то, что ясырь и скот на этот раз брать нельзя. Решил поживиться тем, что Аллах пошлёт, а тот послал своему рабу деревянную церквушку с гяурским муллой. Сейдали камчой задавил старикашку-попа, снял с него всё, что снималось, и кинулся в гяурскую мечеть обдирать, что обдирается. Джепар был при лошадях, когда к церквушке сбежалась толпа мужиков с кольями и вилами. Их было человек сорок-пятьдесят. Джепар крикнул об опасности и вскочил в седло. Он видел, как из гяурской мечети выскочил с узлом Сейдали и упал, сбитый с ног дубиной, потом над ним сомкнулась толпа.
Касым недоверчиво всматривался в пленницу, хотелось ему верить, что щенок Менгли поймал первую попавшуюся девку в какой-нибудь деревушке. Но нет, это была она, Елена - старшая дочь Василия Ивановича Шемячича! Ничего не боится и волчицей смотрит!
Великая слава ждёт волчонка в Крыму! Касым с неразлучным батыром скакали впереди, они были дозором-разведкой. Елену приодели в полосатые шаровары и постолы Бекира. Ноги привязали к стремени, а руки к седлу. Распущенные волосы, рубаха с оторванным рукавом придавали пленнице дикий вид... На искусанных от обиды губах запеклась кровь. Она была очень красива с румянцем на бледных щеках.
Презрение к ясырникам было для них, ко всему привычным, чем-то, делающим им честь. Бекир в овчиных штанах и безрукавке мехом наружу и босыми ногами презрительно поглядывал на пленницу: не будь ты падишахова, я бы тебя обскуб, птичка!
Идти летом Бакаевым шляхом*, дважды пересекая Днепр, было ни к чему, и они шли Муравским шляхом, который Касым знал не хуже, чем свою жиденькую бородёнку.
Пленница доставляла много хлопот, часто теряла сознание, ничего не ела и не пила. Приходилось ногтем разжимать ей губы и силой вливать немного воды из бурдюка. Менгли уже сомневался, что довезёт её в Крым.
Посланный Касымом Джепар сказал, что справа - Днепр, слева - начинается Изюмский шлях. Могут быть черкасы-казаки. Поредевший чамбул двигался всё быстрее и быстрее. Бекир вскочил на курган и обомлел: со всех сторон сплошной лавой, опустив пики, неслись казаки. Не меньше сотни! Как цыплёнок, бросился к своим с криком: "Гяуры!". Кольцо, зажимающее людоловов, походило на аркан, брошеный на шею необъезженного жеребца.
Касым, Джепар и Абибула сбежали. Все смотрели на юного сотника.
- Жгите хвосты лошадям, режьте поводья, гоните по кругу, пока не озвереют! Кони найдут выход!
Три десятка озверевших лошадёнок смяли нескольких казаков, проломив казацкую лаву. Как прогнивший плетень. Только не удалось Менгли удержать повод лошади с пленницей. Никем не управляемая лошадь была вытеснена из круга.
Могучий сухощавый полковник приложил фитиль к московской пищали*. Грохнул выстрел и под княжной упал конь, несколько раз перевернувшись. Раненого коня добили.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Есть мнение.